"Песах Амнуэль. Высшая мера" - читать интересную книгу автора

Десять тридцать две на часах.
Если я опоздаю и Патриот расправится со мной здесь и сейчас, что
случится с той частью меня, которую зовут Лаумер? Он тоже перестанет быть?
Или только потеряет свою интуицию, свое подсознание, потеряет кураж, и его
спишут в расход? В конце концов он попадется. Неужели только собственной
смертью я могу заставить его не убивать?
Что же в таком случае - жизнь?
Девять тридцать три.
Все. Я иду, Патриот. Я нащупал путь. Если останусь жив, вычищу эти
авгиевы конюшни в самом себе.
Девять тридцать четыре.
С Богом.



ПОГРУЖЕНИЕ

Сквозь подсознание Лаумера я пронесся, держась обеими руками за яркий
утолщающийся шнур, будто съехал с вершины гладкого столба, так что обожгло
ладони.
Я скользнул глубже по кромке айсберга и понял мгновенно, будто знал
это всегда, а теперь вспомнил: у человека нет личного подсознания.
Подсознание всех людей на планете - всех без исключения, от новорожденного
эскимоса до старого маразматика на Гавайях - есть единая, работающая в
режиме разделенного времени вычислительная машина, и в терминах обычного
трехмерия можно сказать, что мозги всех людей на планете объединены общим
информационным полем, и все проблемы всех людей решаются в этом поле
сообща, как решаются сразу множество задач одним-единственным компьютером.
Отсюда - озарения, пришедшие ниоткуда, странные, будто не свои,
воспоминания, которые изредка возникают у каждого, и все это потому, что
Мир многомерен, а сознание плоско.
Был ли это один из законов Мира? Я не видел, не осознавал, не
понимал, но, пролетая куда-то, знал.
Шнур расплылся... растекся...


Комната была маленькая, и я видел ее отовсюду, со всех стен, с
потолка и пола, из любой точки внутри. Как мне это удавалось? Я мог бы
сказать, что стал массивным дубовым шкафом с резными дверцами,
открывавшимися с пронзительным скрипом. Внутри шкаф был полон поношенных
рубашек, потертых брюк, линялых галстуков. Но все же я не был шкафом, а
скорее воздухом или иконой в красном углу (между окладом и стеной шевелили
усиками огромные рыжие тараканы), или узкой металлической кроватью с
подушками горкой, будто взбитыми сливками на плоском белоснежном
мороженом. И еще я был столом - основательным, прочным, по углам
проеденным червями. Все это был я, а мужчина лет пятидесяти, кряжистый,
невысокий, с большой лысой головой и лицом страстотерпца, на котором
мрачно горели голубые, со стальным отливом, глаза, в мое "я" не вмещался.
Он ходил из угла в угол, он был вне меня, и гаснущий огонь шнура - путь к
Патриоту, - за который я не мог больше уцепиться, терялся именно в нем,