"Андрей Амальрик. Записки диссидента " - читать интересную книгу автора

позорному способу борьбы с несдающимися инакомыслящими. Лагерь заменяют
ссылкой в Магадан, где опять вместе с ним его Гюзель. В 1975 году они
возвращаются в Москву, и после новой волны преследований - вынужденная
эмиграция на Запад в 1976 году. Там Амальрик успешно продолжает
литературно-публицистическую и общественно-политическую деятельность, вплоть
до трагической гибели в автокатастрофе в ноябре 1980 года по пути на
конференцию по правам человека в Мадриде. На Западе им написана (вышла после
его смерти) вторая книга воспоминаний - "Записки диссидента", изданы
сборники ранних пьес, "СССР и Запад в одной лодке" (подборка статей из
различной западной прессы и выступлений) и ряд других книг. Находясь в
эмиграции, Андрей Амальрик не перестает заниматься историей своей родины.
Почти законченная к моменту гибели книга о Григории Распутине вышла во
Франции в 1982 году.
Писать о его публицистике трудно, настолько четко и экономно и в то же
время ярко и выпукло выражал он свои мысли. Его можно только цитировать.
Попробую почти наугад.
"То, что произошло со мной и что я здесь описываю, не является
сколько-нибудь удивительным или исключительным в моей стране. Но как раз
этим моя история интересна...
Я хотел, чтобы читатель, волей-неволей видя все моими глазами, все же
мог бы дать оценку увиденному. Мне самому все происходящее казалось порой до
чудовищности нелепым, в другие минуты - совершенно естественным.
Я буду доволен, если моя книга, пусть в самой незначительной степени,
будет содействовать пересмотру взгляда, что насилием можно достичь каких-то
положительных результатов".
(из предисловия к книге "Нежеланное путешествие в Сибирь").
"Судебные преследования людей за высказывания или взгляды напоминают
мне средневековье с его "процессами ведьм" и индексами запрещенных книг. Но
если средневековую борьбу с еретическими идеями можно было отчасти объяснить
религиозным фанатизмом, то все происходящее сейчас - только трусостью
режима, который усматривает опасность в распространении всякой мысли, всякой
идеи, чуждой бюрократическим верхам.
Эти люди понимают, что поначалу развалу любого режима всегда
предшествует его идеологическая капитуляция. Но, разглагольствуя об
идеологической борьбе, они в действительности могут противопоставить идеям
только угрозу уголовного преследования. Сознавая свою идейную беспомощность,
в страхе цепляются за уголовный кодекс, тюрьмы, лагери, психиатрические
больницы.
Именно страх перед теми фактами, которые я привожу в своих книгах,
заставляет этих людей сажать меня на скамью подсудимых как уголовного
преступника. Этот страх доходит до того, что меня даже побоялись судить в
Москве и привезли сюда, рассчитывая, что здесь суд надо мной привлечет
меньше внимания.
Но все эти проявления страха как раз лучше всего доказывают силу и
правоту моих взглядов. Мои книги не станут хуже от тех бранных эпитетов,
какими их здесь наградили. Высказанные мною взгляды не станут менее верными,
если я буду заключен за них на несколько лет в тюрьму. Напротив, это может
придать моим убеждениям только большую силу. Уловка, что судят не за
убеждения, а за их распространение, представляется мне пустой софистикой,
поскольку убеждения, которые ни в чем себя не проявляют, не есть настоящие