"Андрей Амальрик. Записки диссидента " - читать интересную книгу автора

убеждения.
Как я уже сказал, я не буду входить здесь в обсуждение своих взглядов,
поскольку суд не место для этого. Я хочу только ответить на утверждение, что
некоторые мои высказывания якобы направлены против моего народа и моей
страны. Мне кажется, что сейчас главная задача моей страны - это сбросить с
себя груз тяжелого прошлого, для чего ей необходима прежде всего критика, а
не славословие. Я думаю, что я лучший патриот, чем те, кто, громко
разглагольствуя о любви к родине, под любовью к родине подразумевают любовь
к своим привилегиям.
Ни проводимая режимом "охота за ведьмами", ни ее частный пример - этот
суд - не вызывают у меня ни малейшего уважения, ни даже страха. Я понимаю,
впрочем, что подобные суды рассчитаны на то, чтобы запугать многих, и многие
будут запуганы, - и все же я думаю, что начавшийся процесс идейного
раскрепощения необратим. Никаких просьб к суду у меня нет".
(Последнее слово Андрея Амальрика 12.11.1970 на суде, проходившем в
Свердловске, где он был приговорен к 3 годам лагерей строгого режима)
Воспоминания Андрея Амальрика изобилуют точными деталями, неожиданными
поворотами, юмором. Большие и маленькие начальники, которым Андрей не
спускает ни угрозы, ни лжи, ни глупости, гэбэшники и милиционеры, уголовники
и лагерные надзиратели встают живыми со страниц его книг. Видно, что они
тоже люди, оглупленные и обозленные собственной властью и начальством,
бесчеловечным и абсурдным режимом.

Вот, например, Амальрик получает после первой ссылки забранные у него
при обыске материалы, которые МВД должно вернуть как не имеющие отношения к
делу.
"Из-за рисунков Зверева вышел спор.
- Это порнографические рисунки, - сказал Новиков (следователь МВД. - П.
Л.), - я оставлю их здесь и сожгу.
- Но экспертиза графической секции МОСХа показала, - возразил я,
испугавшись, - что это не порнографический, а эротический бред.
- А зачем советским зрителям показывать эротический бред? - в свою
очередь парировал Новиков.
- Ну, - примирительно сказал я, - в таком случае я не буду показывать
их советским зрителям.
Удовлетворенный таким ответом, Новиков вернул мне рисунки..."
Андрей нигде и никогда не влезал ни в какие рамки, ни к кому не
приспосабливался - ни к своим друзьям правозащитникам, ни к западным
журналистам, со многими из которых его связывала личная дружба, ни к
западным политикам.
Здесь я нахожу уместным поделиться одним грустным наблюдением. Тот
узкий слой советской либеральной интеллигенции, который даже в самые худшие
времена пытался сохранить человеческие ценности, та среда, из которой
вопреки режиму вышли многие лучшие люди науки и культуры, среда, из которой
выросло и без которой не могло существовать правозащитное движение, - несет
в себе и элементы режима, которому противостоит: ей присущи элитарность и
стремление сотворить себе кумиров, подозрительность, переходящая в
маниакальную боязнь стукачества. Скороспелый суд многих осудил
несправедливо, и Андрей пострадал от него сполна. Его острый язык и
независимое поведение, - он был, в частности, одним из первых в Москве, кто