"Генрих Альтов. Клиника "Сапсан"" - читать интересную книгу автора

сироты. Светлые головы. Доктора наук. Но неделю назад один улетел работать
куда-то в Африку. А второй вчера чуть не сломал себе шею на мотогонках и
сейчас находится в аккуратной гипсовой упаковке...
Я все еще не понимал Панарина. Почему испытатель обязательно должен
быть молодым ученым? Почему, наконец, этим испытателем должен быть я?
- Допустим, - сказал Панарин, - опыт состоялся. Вы стали моложе на
десять лет. И при этом сохранили память, знания и способности. Все, как до
опыта. Вы бы согласились? Отлично бы согласились! А теперь допустим, что
вместе с десятью годами исчезнет и то, что было завоевано. Нет
тридцатилетнего доктора наук. Есть двадцатилетний студент, которому снова
придется искать свое место в науке. Представляете?.. - Он продолжал: - Ну,
давайте сначала. Вот три варианта. Первый: прямое увеличение
продолжительности жизни. Практически это означает долгую старость, потому
что увеличение пойдет главным образом за счет этого периода. Не
растягивать же детство на сотни лет. Естественное долголетие - именно
долгая и бодрая старость. Типичное не то! Второй вариант: вечная
молодость. Опять плохо. С годами люди не всегда умнеют. Болван, например,
чаще всего остается болваном. Представляете - вечно бодрый болван,
которому износу нет... Разумеется, не в одних болванах дело. Когда человек
сложился, дальше идет главным образом количественное развитие. Самый
верный способ резко замедлить прогресс - дать всем вечную молодость. Вы же
знаете, какая в науке погоня за молодыми учеными. Молодые - значит новые.
Им легче разворошить тщательно отшлифованные теории. Ученому старшего
поколения трудно уйти от сложившихся теорий: он их сам складывал, сам
шлифовал. Гений не в счет. Если хотите, сущность гения в том, что он может
(и не раз!) махнуть рукой на проделанную им работу и начать с нуля. Так
вот: третий вариант бессмертия в том, чтобы стать новым человеком и начать
с самого начала.
По аллее шли люди, и Панарин замолчал. А я думал, как объяснить мой
отказ. Мне хотелось, чтобы Панарин правильно меня понял. Я работаю над
совершенствованием эвротронов - логических машин, способных решать
изобретательские задачи. Пусть эта работа и не столь значительна, как
работа Витовского и Панарина, но она нужна. Если я исчезну (даже мысленно
как-то странно произносить эти слова), распадется целый коллектив.
- Целый коллектив? - переспросил Панарин, когда я изложил ему свои
соображения. - Ну и что? В вашем коллективе сорок человек. Есть коллектив
побольше - три с половиной миллиарда человек. Человечество.
Он искоса посмотрел на меня и вдруг произнес совсем другим, очень
спокойным, тоном:
- Ладно. Не хотите - не надо. Но вы, надеюсь, можете поехать к
Витовскому и повторить ему свой отказ?


Панарин хитер, он хорошо знает особенность этой проблемы: можно сказать
"нет" и еще сто раз "нет" и все равно не перестанешь думать.
Десять лет жизни. "То, что было завоевано". Я хорошо запомнил эти
слова. Да, десять лет моей жизни - непрерывная и напряженная битва. Прежде
всего битва за знания. Нельзя продвигаться в новой области, не перемалывая
двойную и тройную норму информации. Потом битва за право работать над
своей темой - ее считали нереальной, полуеретической. Мне говорили: