"Владимир Алько. Второе пришествие инженера Гарина " - читать интересную книгу автора

вызывающие у людей ожоги, опухоли, язвы, экземы и быстренько сводящие
облученных в могилу.
Человек, на тот момент имеющий институт по правую от себя руку, как раз
больше был наслышан именно об этом - "лучевой деятельности", и с самыми
гнусными последствиями. В тот поздний час (1: 40, по московскому времени)
фельдшер Василенко, 38 лет, неженатый, пробирался к себе на квартиру -
11-метровку, от друзей, у которых и задержался. Было это неподалеку, а
потому он и не считался со временем. Улица была непроглядна. Над головой
мрачное белесое небо в мокрой надтреснутой пелене. Свет фонарей и вовсе
экономили. Стоял ранний апрель. Шел Василенко быстро, ссутулившись, одной
рукой придерживая фуражку, другой, стиснув отвороты пальто у самого горла,
уткнувшись подбородком в жесткий шарф. Ни зима, ни лето. Одно разочарование.
Для этих широт, и то сказать, - холодновато. Добавился еще разряд снега
разодранным стегающим полотенцем. Отработанный выхлоп Арктики. И вот,
проходя мимо этого здания, всегда гнетуще молчаливого, затемненного,
Василенко по некоторой привычке засмотрелся в его окна (все-таки о радии он
был наслышан). Потом же, хотя бы штор или каких-нибудь занавесок, кроме как
кое-где, не замечалось во всем этом многоэтажном здании. И сейчас - ни
трезвый, ни хмельной, - он вдруг крепко зажмурился и вновь открыл глаза,
надеясь этим приемом отогнать "мурашей" и прочие световые эффекты, которые,
будто сказочные гномы, выпрыгивали изнутри - на карнизы, подоконники, или
вовсе под крышу... яркими "зайчиками". Происходила эта иллюминация в вечно
темных провалах Радиевого института. Но только постояв с засевшими в глазах
световыми бликами, Василенко догадался, что изнутри здания шарят
электрическим фонариком и что время для этого выбрали самое благополучное -
в ночь с субботы на воскресенье. К тому же странно: чугунная калитка при
центральном входе - слегка, на отмашь... не заперта. Каморка сторожа, тем не
менее, была ободряюще светла. Сам не зная чего ради, но, возможно, из-за
чувства "ни себе, ни людям", Василенко прошелся туда-сюда, вскидывая ноги в
"скороходах" ленинградской обувной фабрики, пока вновь не прилип к ограде
центрального входа, с внутренней стороны которой был щиток с кнопкой
сигнализации. Утопив ее несколько раз, но так никого не дождавшись,
Василенко длинно напоследок отжал кнопку, подумавши: "Черта с два буду я
стоять здесь и морозиться", - и только сделал два шага прочь, как в упор
столкнулся с человеком, идущим ему навстречу. На мужчине была пыжиковая
шапка (академическим пирожком). Лицо с признаком бородки уткнуто в поднятый
каракулевый воротник пальто. Глаза в очках-блюдечках остро и недобро
блеснули на фельдшера. Прохожий, будто маятник на обратном заходе,
отшатнулся и деревянно проследовал своей дорогой.
- Но... гражданин, э-э, товарищ, - попробовал было Василенко, и здесь,
споткнувшись и оглянувшись по сторонам, осознал всю жуть своего положения.
Он - один на глухой улице: кричи - не докричишься. В окнах Радиевого -
лучевые мальчики с пальчики. Прохожий - то ли был так бесчувственен, то
ли... такое совпадение, что они оба сошлись у ограды, каждый по своему делу.
"Но мне-то что, до всего этого!", - Василенко (наконец-то) хлопнул себя по
лбу. Он-то что позабыл здесь в два часа ночи и быть может "найдет" еще, если
вовремя не унесет ноги. (В Питере умеют вершить недобрые дела). Тут и небо
разверзлось, - выскочили иглистые звезды. Стало еще холоднее и тоскливее
жить. И Василенко понял, что безнадежно остывает, отдав испитый у соседей
горячий чай с брусничным вареньем ледяному пространству. И тогда уже