"Татьяна Алферова. Коломна. Идеальная схема" - читать интересную книгу автора

Николай обижался, искал поддержки у Вадима. Но Вадим занимался собой и
активно страдал, как страдал всегда после третьей рюмки: морщил лоб, стонал,
протирал очки и тянул руку за четвертой. Хоть и был он поэтом, причем
признанным, работал не сторожем и не кочегаром, а учителем, писал
диссертацию, сильно уставал, сохраняя при этом вполне доброкачественный
смешливый нрав. Поэты вели себя пристойно, пили плавно, размеренно
закусывали вареной картошкой и квашеной капустой, за весь вечер только раз
уронив на пол банку с маслом из-под шпрот. Николай показывал картинки,
раскладывая их прямо на полу, потому, после падения шпрот закрыл экспозицию
и перешел к рассказам. Он описывал, как в этой комнате в блокаду складывали
трупы таким же декабрем, и они глядели в потолок замерзшими белыми глазами.
Как до революции тут держали меблированные комнаты, и однажды именно здесь
вскрыла себе вены молоденькая барышня, восторженная гимназистка с кудрявыми
золотыми косами, назначившая свидание известному тенору, но не дождавшаяся
своего кумира. Слова лились легко, без запинки, и гости, хоть сами были
поэтами, внимали в священном молчании. Но Нина воткнула шпильку, и в полотне
рассказа сверкнула дыра. Так всегда, женщины либо любили и принимали Николая
безоговорочно, либо на дух не переносили.

- Откуда ты знаешь, что здесь было до революции? Какие меблированные
комнаты, это же полуподвал, кто бы их снимал-то!

Со своими уточнениями вступал Кирилл, помимо стихов писавший
безразмерные повести. Кирилла Николай несколько побаивался: все, к чему тот
прикасался, обращалось в труху. Если Кирилл изображал собаку, собака
получалась запаршивевшая и колченогая, если ребенка - то непременно
инфернального, но самыми мрачными и неопрятными красками он живописал
любовь. Кроме того, он постоянно ронял чашки, рюмки и табуретки. Кирилл
выступил в защиту меблированных комнат, но защита сильно смахивала на
обвинение в искажении действительности. Вася наливался пивом и качал усами.

Николаю приходилось оправдываться, чего он не выносил, ссылаться на
старушку соседку сверху, которая жила здесь до революции, то есть, ее мать
жила, и бабка, и прабабка и... Но вредная Нина, стреляя упорными, как пули,
глазками, допытывалась, как же и бабка, и мать, и все прочие жили - в
меблирашках постоянно? И поэты галдели, занимались собой, не обращали уже
внимания на хозяина, а выставить их на мороз ночью было невозможно. Николай
сердился окончательно, уезжал домой, оставляя подвыпившую компанию до утра.
Утром, выспавшийся и отдохнувший, заботливо напоенный женой кофе со
сливками, приезжал и заставал одного Вадима, честно дожидавшегося
возвращения хозяина. Интересовался, как прошла ночь, не снились ли кошмары,
не бегали ли домовые; дыхание в ожидании ответа - а ну как привидение
явилось гостям - перехватывало от волнения и любопытства. Бледный Вадим
отвечал, что кошмары не снились, но приснились бы обязательно, если бы он,
Вадим, смог уснуть на кушетке с торчащими пружинами. Кирилл, тот да, спал в
кресле и, судя по оглушительному храпу, видел не меньше, чем Бородинское
сражение и себя в роли мортиры. Нина в четыре утра поднялась из-за стола,
как птичка, чирикнула о такси и исчезла. Вася ушел пешком, и это был
настоящий кошмар для всех обитателей подъезда, потому что там, в подъезде...
Зачем уточнять, если все и так видно, все, что Вася сделал в подъезде...