"Игорь Алексеев. Страх, который меня убил (Псевдоавтобиографическая повесть) " - читать интересную книгу автора

Я стал бояться. Но уже не жаловался. Оказалось, что есть места на
планете, где родители меня не защитят. Мне не хотелось ходить в этот садик.
У меня сводило живот от предчувствия насилия. Иногда это ощущение проходило.
Но потом оно возвращалось и возвращалось, калеча сознание.
Самое смешное, что меня так и не побили ни разу. Хотя я не пресмыкался
ни перед кем, не ползал на брюхе перед вожаком. Я был просто очень
осторожен. И молчалив. И задумчив. Может быть, поэтому ко мне рано пришел
онанизм. Однажды, когда вся группа спала после обеда в общей комнате, в
каком-то полусне я ощутил в паху, а потом разлившееся по всему телу острое,
не известное ранее, блаженство.
Причем я сразу понял, что это нехорошо и стыдно. Потом это повторилось
вновь и вновь. А еще потом я уже смоделировал схему получения нового
удовольствия. Странно, что это не было связано с присутствием чего-то
женского, вернее, девчачьего. И воспринималось это как странное, но имеющее
право на жизнь свойство моего тела.
Переход из детского сада в школу был незаметным. Но в то же время новая
неудобная одежда, новые предметы: пенал, ластики, карандаши, а потом ручка с
чернильницей-непроливайкой, портфель, тетради - резко обозначили переход из
одного состояния в другое. Школьные страхи начали накапливаться с неумолимой
быстротой. По-видимому, я был так внутренне организован, что во мне находили
себе место два начала: лень и обостренное чувство ответственности.
Учился я легко и хорошо. Я подбегал к дому и кричал во весь голос:
"Файв!" Это означало, что у меня в тетрадках одна или несколько пятерок.
Отец, почему-то, я помню, именно отец, радовался этому и говорил с соседями
обо мне с искренней гордостью. Тем не менее, я быстро научился делать все в
последний момент, после того как наиграюсь на улице или дома с другом
Колькой. Хорошая память выручала меня. Уроки я делал на одной ножке,
кое-как, ощущая неприятный холодок в животе при взгляде на часы и соотнося
количество оставшихся минут до выхода из дома и количество заданий.
Я не нашел ни одного любимого предмета из преподаваемых в школе. А
ненавистные определились сразу: русский язык и арифметика, которая потом
сменилась математикой. Русский язык преподавала Людмила Ивановна.
Тиранического типа старуха с низким мужским голосом. До сих пор она для меня
есть женщина-монстр. Обращалась к нам она не иначе как: "Товарищи". Была
крайне строга и абсолютно бесчувственна.
Меня она невзлюбила сразу. Все-таки было во мне ощущение внутренней
независимости и свободы, которые я подчас не скрывал. Это страшно раздражало
старуху. И она не упускала момента цапнуть меня, как старая обезумевшая
овчарка. Я ее просто ненавидел. Поэтому интереса к русскому языку у меня не
было вовсе. Да и откуда ему было взяться?
Сухое, методичное, эмоционально монотонное преподавание превращало
занятия в пытку.
Как я запомнил свое первое сочинение! Нам было просто сказано: "Пишите
сочинение". Как писать, о чем? Я даже пытался спросить ее об этом. Но она
что-то прошипела в ответ через губу. И мы с мамой бились над этим сочинением
весь вечер и выжали полстраницы корявых несвязанных предложений. Причем тема
не была обозначена, и мы придумали какую-то дурь про настроение. Так я
получил первую тройку.
Несправедливость душила меня. И я стал непримиримым врагом Людмилы
Ивановны. И звали мы ее "Лидакол" - в соответствии со старой школьной