"Светлана Алексиевич. Зачарованные смертью" - читать интересную книгу автора

Послушала ли я маму?
И снова, как током... Этот немой вопрос... Как же он переступил через
нашу любовь к нему? Через свою любовь к нам? Куда ушел? К кому?
...После работы с двумя сумками еле добираюсь домой. Вхожу. Оба на
диване: один - с газетой, другой - с книжкой. В квартире кавардак, черт те
что! Гора немытой посуды! Меня встречают с восторгом! Я - за веник.
Баррикадируются стульями.
- Выходите!
- Никогда!
- Бросьте на пальцах - кто. Мне все равно кому всыпать!
- Мамочка-девочка, не сердись, - вылезает первым Игорек, он уже ростом
с отца.
"Мамочка-девочка" - мое второе домашнее имя. "Мамочка-девочка" кажется,
слышу его голос... То ласково, то сердито меня зовет...
Летом мы обычно ездили на юг, "к пальмам, которые живут ближе всех к
солнцу". Наши слова ко мне возвращаются, а я думала, что забыла... Грели его
гайморитный нос. До марта потом не вылезали из долгов, экономили: на
первое - пельмени, на второе - пельмени и к чаю - пельмени.
Вспоминается какая-то яркая афиша... Раскаленный Гурзуф...
Один раз поехали без него. Вернулись с полдороги.
- Игорек! - врываемся в дом. - Ты едешь с нами. Мы без тебя не можем!
С криком "Ур-ра!!!" он повисает у меня на шее.
Кто его позвал? Кто мог дать ему большую любовь, чем я!
Его уже не было... Я долго находилась в состоянии столбняка. Сердце
замерло, душа замерла.
- Вера, - зовет муж. Я не слышу. - Вера, - подходит он ближе.
А звук ко мне не пробивается... И вдруг истерика! Я как заорала, как
затопала ногами - на свою маму, мою любимую маму:
- Ты уродина, уродина-толстовка! Таких же уродов, себе подобных, ты и
народила! Твои дети всю жизнь были уродами и выродками, потому что ты не
учила нас жить для себя, для своей жизни. И Игорька я воспитала таким же.
Чему ты нас учила? Отдай! Всю, всю себя Родине, великой идее! Уроды! Ты же
видишь, то делается вокруг! Ты же не слепая. Это ты виновата во всем! Ты!..
Мама съежилась и стала вдруг - маленькая-премаленькая. У меня закололо
сердце. Впервые за много дней я почувствовала боль. До этого в троллейбусе
поставили на ноги тяжелый чемодан, а я ничего не слышала. Ночью распухли все
пальцы, и только тогда я вспомнила о чемодане.
Тут надо еще раз остановиться и рассказать о моей маме.
Моя мама из того поколения наших людей, у которых блестели слезы на
глазах, когда играли "Интернационал". Они пережили войну и всегда помнили,
что они победили. Если речь заходила о каких-то трудностях, мама всех
убеждала: "Мы такую войну пережили!" Стоило на что-то пожаловаться, мы опять
слышали: "Наша страна такую войну выиграла!" Через десять - двадцать лет она
продолжала жить с теми же мерками и понятиями, какими жила тогда: локоть к
локтю, как в одном окопе, в одной землянке. Льва Толстого она любила за
"Войну и мир", а еще за то, что граф хотел все раздать бедным, чтобы спасти
душу. Такой была не только моя мама, но и ее друзья, послереволюционные
интеллигенты, выросшие на Чернышевском, Добролюбове, Некрасове...
А вдруг?.. Вдруг у него не было уверенности, что смерть - это конец?
Прекращение? Я, еще работая в школе, заметила, что в юности очень тревожит,