"Анатолий Алексин. Ночной обыск " - читать интересную книгу автора

Она не плакала: плакать у нее не было сил.
- А тапочки... тоже забрали?
- Нет... я забыла надеть.

Наде не подошли мои платья и туфли: она была старше всего на полтора
года, но в раннем возрасте это большая разница. И "статуэткой" она не
была... Мама наскоро перешила для нее свои кофту и юбку.
- Они сказали, что отдадут меня в детский дом. Какой-то особый, -
беспрестанно воспроизводя в памяти ту ночь, сказала Надя. - Мама кричала им:
"Не делайте этого!.. Я имею право на последнюю просьбу. И я умоляю вас:
отдайте дочь моим родственникам".
- А они что ответили? - спросила моя мама.
- "С вашими родственниками надо сперва разобраться!" Они и их...
собираются, да?
- Ни в какой особый детский дом они не заточат тебя, - пообещала мама с
такой уверенностью, что Надя впервые после той ночи заплакала.
- Спасибо, Мария Никитична... Я буду вас слушаться, как слушалась маму
и папу. Не отдавайте меня...
- Не отдам.
- Ты бы скорей послала свое письмо, - неожиданно для себя самой
напомнила я маме.
- Там надо продумать каждую строчку. А главное - придумать,
обеспечить... чтобы он получил. Сам! Лично... Он ужаснется! И будут спасены
миллионы людей. А чей-то карающий перст уже не сможет подчинять всех
отсутствию логики.
"Нелогичность репрессий..." Ее мама считала источником всеобщего
отступничества и страха. "И правда, - размышляла я, - если карают кого
попало, значит, каждый чувствует себя беззащитным. И может стать жертвой...
И каждый объят ужасом за себя, за семью. Именно каждый! Мама преподает
историю партии, почти наизусть знает ее - и она все разгадала!"
- В этом и заключается иезуитский план врагов партии и товарища
Сталина, - время от времени повторяла мама.
- Иезуитство он должен был распознать, поскольку сам учился в
иезуитской семинарии, - один раз полушепотом ответил отец.
Свое письмо мама сочиняла непрерывно: и когда писала его, и когда
разговаривала с нами (я определяла это по ее удалявшимся вдруг глазам), и
когда пила чай, и когда прислушивалась к траурно-черной тарелке, висевшей на
кухне.
По радио гневно взвинченные дикторские голоса постоянно кого-то
разоблачали. Об уже обнаруженных и еще притаившихся, но уже обреченных
врагах сообщали из республик, городов, сел...
- Если столько без вины виноватых, то сколько же и палачей, их
карающих! - протестующе выдернув штепсель из радиорозетки, воскликнула,
помню, мама.
Надю мы на улицу не выпускали: мы ее прятали. Я была поражена, что не
только бывшие поклонники, но и учителя в школе не спрашивали про нее. Страх
разъединял людей, но поступки их как бы "объединил". И поступки были
нежданно-неправедными...
Чтобы Надю не могли вырвать из нашего дома, не могли у нас отобрать,
мама пришла к решению, которое взбодрило ее и которое она считала гарантией