"Анатолий Алексин. Ночной обыск " - читать интересную книгу автора

Но мамина внешность существовала вроде бы отдельно от мамы и никакого
отношения к ней не имела. Так оригинально мама себя вела. Мне было обидно!
Даже подозрительно регулярные посещения закадычных отцовских друзей она
сваливала на эту самую закадычность.
- Что значит сила товарищества! - говорила она.
Проявление мужской слабости она зачем-то выдавала за силу.
"О, достанься мне мамина внешность (а досталась мне папина), я бы
поступала совсем иначе!" - говорила я самой себе. Теперь, через десятилетия,
я все вспоминаю, восстанавливаю картину... А это невозможно без
реставраторского умения, которое является к нам лишь с годами.
Похожа я была на отца. Но мужские черты женщину почти никогда не
красят. Сейчас мне кажется, что я напоминала шарж, нарисованный на отца,
который нельзя было назвать дружеским. Как бы повторяя отцовский облик, я
его искажала: отец не был ни хрупким, ни маленьким. И "замыкающим" его
невозможно было себе представить. Наверно, я выглядела игрушкой, безнадежно
пытавшейся повторить в миниатюре значительный образ.
Одним из отцовских приятелей был нарком, другого называли то
Менделеевым, то Ломоносовым, поскольку он "внедрял" химическую науку в
жизнь, а третий был комкором. Вроде ни у одного из них не было
имени-отчества. Задумав, чудилось, какую-то игру, мама, а вслед за ней и все
остальные говорили просто "нарком", "комкор". И лишь старичку-химику
доставались пусть не свои, но все же фамилии. Да к тому же какие!
Должностям мама значения не придавала. О наркомовском охраннике,
установившем пост возле двери на табуретке, точно он опасался, что наркома
через эту дверь могут утащить, безвозвратно похитить, она как-то сказала:
- Мышей не ловит, потому что мышей в квартирах, которые он посещает,
нет!
- Однако могут быть... гидры, - негромко, но с волевой интонацией
поправил ее охранник, дав понять, что хоть мышами и не питается, но хлеб
даром не ест. Охранник по совместительству работал шофером. Но первая его
должность была призванием, а вторая только профессией.
От химии и от старичка-химика, взорами своими томительно напоминавшего,
что любви все возрасты покорны, мама была далека.
Таким образом, больше всего я ревновала ее к комкору. На его петлицах
сверкали три ромба, а на груди - два ордена Красного Знамени. Он воевал со
всеми, кого я считала самыми заклятыми врагами Советской власти, - с
Юденичем, Деникиным и Колчаком. Вот только с Врангелем, к сожалению, не
успел! Он сидел и в камере смертников. А кроме того, играл на гитаре и, как
мама считала, "обворожительно" пел. Пел он не о сражениях с Деникиным и
Колчаком, а о сражениях за женские души, что меня особенно
наэлектризовывало. Когда мама садилась рядом с комкором, чтобы "лучше
услышать", я с Ларисой умудрялась протискиваться между ними.
- Мы здесь будем сидеть! - говорила я.
И комкор смотрел на меня как на представительницу белогвардейского
стана.
Слушая романсы, нарком обычно поглядывал на маму. И внимание охранника
автоматически устремлялось туда же.
- От кого вы его охраняете? - проскакивая с тарелками мимо двери, я
помню, спросила мама.
Служака лет сорока не смог ей ответить, но видом своим дал понять, что