"Анатолий Алексин. Ночной обыск " - читать интересную книгу автора

папу... Она верила в это и потому, что, как в магический талисман, верила в
личность, которая способна все понять и все поставить на свое место. Надо
лишь довести до ее сведения! А раз так, то и трусить нечего... Она
призналась мне однажды, что любит эту всемогущую личность почти так же, как
нас с папой. Призналась негромко, потому что любить ее полагалось гораздо
больше, чем нас.
И в тот вечер, когда я воровски проникла к дверной щели, мама не
изменила своим убеждениям. Но вначале она повесила гитару рядом с портретами
тех, трем из которых, мне рассказывали, гитара была близка. Четвертая же
предпочитала песню про "конную Буденного", которую под гитару не пели.
- Так вот, давайте договорим, - не предложила, а потребовала от всех
мама. - В прошлое воскресенье мы к согласию не пришли...
Отец обхватил свою бритую голову так крепко, что она со звуком
стукнулась о его ладони.
- Зачем это, Маня?
- Я хочу еще раз задать вопрос: вы верите в Пашину виновность? Если
верите, то я встречаюсь с вами последний раз.
- И со мной тоже? - как-то мучительно пошутил отец.
- Ты в это не веришь. Так что можешь не отвечать.
- Похоже на допрос, - своим сносившимся от времени голосом съехидничал
химик, которого иногда называли академиком. Он же в этих случаях поправлял:
"Я пока только член-корреспондент".
Слово "пока" присутствовало обязательно. Старичок приходился отцу
дальним родственником, жена его интересовалась лишь внуками, поэтому был
позабыт-позаброшен, и приглашать его отец считал "своим святым долгом". Отец
столь многое считал "святым долгом", что горстями глотал лекарства от
головной боли. На других "святые долги" почему-то не давили с такою силой, и
у большинства голова от них не болела.
- Маркс утверждал, что все надо подвергать сомнению, - напомнил маме
приглашавшийся к нам "по долгу совести" химик. - Значит, надо подвергать
сомнению и возможность виновности, и возможность невиновности. А
вообще-то... почему вы, Мария Никитична, предполагаете, что человека могут
просто так, за здорово живешь, взять да и посадить в кутузку?
- Не могут посадить, а уже посадили, - ответила мама.
- Просто так? Ни с того ни с сего? - не успокаивался химик столь
упрямо, что его голос с трещинкой грозил вот-вот треснуть совсем и
разлететься на куски в разные стороны.
- Не просто так! Кому-то понадобилось отторгнуть людей друг от друга...
Создать атмосферу ужаса. Всеобщего отступничества!
- Ужас... Отступничество... Зачем такие слова? Они сами создают
паникерский климат! - скрипуче, жестко одернул маму старичок-химик. В этот
момент его возраст уже не был покорен любви. При всей своей заброшенности
старичок, оказывается, умел наступать. Сухонькое тельце его штыкообразно
заострилось, готовое к схватке: я-де несчастен и хил, но, когда речь идет о
политических принципах, брошусь в атаку!
Однако мама отступать не умела:
- Я уверена: кто-то из кожи вон лезет, чтобы погрузить нас во мрак того
трепета, того всеобщего оцепенения, когда можно творить что угодно. Во тьме
так удобнее действовать.
- В этом я как раз не уверен, - вмешался нарком. - К таким обобщениям я