"Анатолий Алексин. Саша и Шура (детск.)" - читать интересную книгу автора

одной только буквы "о".
Ангелина Семёновна "поскорше" никак не могла. Она очень долго
устраивалась в телеге. Сперва размещала вещи так, чтобы ничего не упало,
не разбилось и не запачкалось. Потом долго усаживала Веника - так, чтобы
его не очень растрясло и чтобы ноги в колесо не попали.
Усевшись сзади, она догадалась наконец спросить, к кому я приехал. А
услышав, что я приехал к дедушке и что дедушка мой доктор, она снова
соскочила на землю, за что возчик обозвал её "несознательной гражданочкой".
- У тебя здесь дедушка? - воскликнула Ангелина Семёновна. - Так это же
чудесно!
Садись к нам! Поедем вместе. Может быть, у него комната для нас
найдётся, а? И Веник будет под наблюдением - он ведь такой болезненный
мальчик. Будем жить одной семьёй!
Я вовсе не собирался жить с Ангелиной Семёновной "одной семьёй" и
поэтому сказал, что у дедушки всего одна и очень маленькая комнатка, хотя
на самом деле понятия не имел, какая у него квартира. Ангелина Семёновна
залезла обратно в телегу, возчик хлестнул свою лошадёнку - заскрипели
колёса, и ноги Ангелины Семёновны заколотились о деревянную грядку телеги.
Я огляделся по сторонам. За станцией и по обе стороны от неё была
глубокая-глубокая, вся в солнечных окнах, берёзовая роща. Воздух был
какой-то особенный - свежий, будто только что пролился на землю шумный и
светлый летний дождь. Возле реки всегда бывает такой воздух. Но самой реки
не было видно: она пряталась за рощей.
От всей этой красоты я так расчувствовался, что даже забыл придерживать
пальцем крышку своего "командировочного" чемодана, как наказывала мне
мама. Чемодан раскрылся - и что-то глухо шлёпнулось на траву. Я нагнулся и
увидел, что это книжка, а вернее сказать - учебник. Да, учебник русского
языка, грамматика. Я вспомнил про то самое, "самое главное", о чём кричала
с перрона мама, - воздух сразу перестал казаться мне каким-то особенным,
да и берёзы выглядели не лучше подмосковных.
Я мрачно опустил чемодан на траву и положил учебник обратно. Потом
достал нарисованный мамой план пути, развернул его. Развернул - и вдруг
почувствовал, что лицу моему нестерпимо жарко, хоть утренние лучи ещё
только светили, но почти не грели. В левом углу листа моей рукой большими
печатными буквами было выведено: "МОРШРУТ ПУТИ. КАК ИДТИ К ДЕДУШКИ".
Чей-то решительный красный карандаш перечеркнул букву "о" в слове
"моршрут", букву "и" в слове "дедушки" и написал сверху жирные "а" и "е".
А чуть пониже стояла красная двойка, с какой-то очень ехидной закорючкой
на конце.
Кто это сделал? Я сразу понял кто. И мне стало ещё жарче. Но почему же
он так приветливо махал мне из окна фуражкой? Почему? Догнать поезд я уже
не мог. Да и не догонять нужно было поезд, а бежать от него в другую
сторону, чтобы не встретиться с Андреем Никитичем.


Я СТАНОВЛЮСЬ ШУРОЙ


Писатель Тургенев говорил, что русский язык "великий и могучий". Это
он, конечно, правильно говорил. Но только почему же он не добавил, что