"Геннадий Алексеев. Зеленые берега" - читать интересную книгу автора

тащится. О закате -- что очень красив, хотя и тревожен. О вороне -- долго ли
она будет так лететь?
Рядом со мною сидит дюжий мужик с красным, обветренным, ошпаренным морозом,
плохо побритым, а точнее уже слегка заросшим, круглым лицом, в потертом,
затасканном, грязно-желтом полушубке, в монументальных, высоких, черных
валенках с огромными, какими-то доисторическими галошами и в серой кроличьей
шапке с незавязанными, смешно торчащими в стороны ушами. У его ног на полу
стоит обитый железом сундучок с широким брезентовым ремнем. К сундучку
прислонено некое орудие, напоминающее большой коловорот и, видимо,
предназначенное для просверливания во льду лунок, необходимых при подледном
лове окуней. От мужика несет бормотухой, чесноком, дешевыми сигаретами и еще
чем-то рыбацким. Он дремлет. Голова его ежеминутно падает на грудь, и он
ежеминутно вздрагивает, просыпаясь, чтобы, поглядев осоловело в пространство,
снова заснуть на минуту, а после снова проснуться.
Напротив меня на лавке две женщины -- старая и молодая. Старая вся обмотана
какими-то платками и восседает неподвижно, с деревянным, ничего не выражающим
ликом, держа на коленях корзинку, тоже обвязанную какими-то тряпками. А молодая
ничего себе девица -- миленькая, с чистым личиком, в меру накрашенная и
напудренная, в коричневой дубленке, в ондатровой мужского фасона шапке, в
коричневых же, явно заграничных, модных сапожках. Она читает книжку и иногда
улыбается прочитанному. Книжка ей нравится.
Сумерки густеют. Закат становится фиолетовым. За окном уже городская окраина.
Мелькают громады башенных домов, ажурные опоры высоковольтных линий, трубы
электростанций, еще какие-то трубы, еще какие-то решетчатые башни, еще что-то
непонятное, уплывающее назад, в темень наползающей на город долгой зимней ночи.
В вагоне зажигается свет. Миловидная девица не отрывается от книги. Обмотанная
тетка, слегка наклонившись, поворачивает голову к окну. Поезд подходит к
вокзалу, и ее, вероятно, заботит предстоящая пересадка на другой вид
транспорта. За теткиной нелепо укутанной, бесформеннай фигурой я замечаю
женщину, которая сидит на соседней скамейке спиной ко мне. Видна голова
женщины, видны ее плечи. Волосы у нее темно-русые с золотистым отливом, пышные,
вроде бы подвитые. Они собраны на затылке в узел и слегка приспущены на виски.
Узел же спрятан под маленькой плоской собольей шапочкой с каким-то
искусственным, приколотым сбоку цветочком. Шея женщины охвачена узким,
стоячим, собольим же воротником. И шапочка, и воротник, и приподнятые плечи
черного суконного пальто -- все это вопиюще несовременно. Все это откуда-то
оттуда, из самого начала нашего неблагополучного века, коварно сулившего в ту
пору человечеству покой, уют и благополучие.
Однако у незнакомки отличное чувство стиля! Как хорошо все подобрано! Как все
безошибочно и гармонично! Какие точные линии и формы! Какая элегантностъ! Какой
артистизм! И как это мне близко, понятно! Как это меня волнует!
Эпоха модерна и символизма. Эпоха великих дерзаний и великих талантов! Эпоха
шедевров искусства и прекрасных, загадочных женщин! Ах, черт, как это меня
волнует!
Я погружаюсь в прошлое. Я уже где-то там, в девятьсот третьем или в девятьсот
шестом году. Я уже выпал из современности. Я уже не в электричке, а в старом
пригородном поезде, который, пыхтя и отдуваясь, тащит смешной, допотопный
паровичок. И от волнения у меня немножко кружится голова, немножко шумит в ушах
и легонько подрагивают колени.
Откуда же взялась эта утонченная любительница старины? Почему я раньше ее не