"Геннадий Алексеев. Зеленые берега" - читать интересную книгу автора

заметил? Целый час просидел поблизости от нее, не ощущая ее присутствия! Она
небось недавно вошла в вагон. Вошла, села и сидит тихохонько -- смотрит в окно.
Смотрит и о чем-то думает, и не шевелится, и не поворачивает головы. Любопытно,
какое у нее лицо. Тоже в стиле модерн?
Но ведь никто же не садился при мне на соседнюю скамью! Я не спал, я бы увидел!
Я не мог не увидеть! И даже в вагон-то никто не входил! Или я все же вздремнул
немножко, сам того не поняв? Или я слишком увлекся закатом и этой вороной?
Женщины явно не было, и вдруг она появилась! Возникла внезапно, нежданно,
чудесным, сверхъестественным образом из этих сумерек за окном, из остатков
душераздирающего заката, из уже загорающихся огней вечернего города, из
одинаковых параллелепипедов новых, аккуратно расставленных в чистом поле домов,
из проплывшего над вагоном виадука, из голых каркасов зимних деревьев с черными
кляксами грачиных гнезд? Или из душного, спертого вагонного воздуха, в котором
смешались дыхания многих усталых, спящих в неловких позах или томящихся от
вагонной скуки пассажиров?
Откуда, откуда она взялась, в своей собольей шапочке и с этой прической,
которую нынче можно увидеть лишь на экране кино или на старых, выцветших
фотографиях в семейном альбоме с жеманными перламутровыми японками на
чернолаковой массивной крышке?
Тетка между тем выпрямляется, и загадочное видение исчезает. Электричка
сбавляет скорость. За окном в сгустившемся мраке двигаются знакомые станционные
постройки: тепловозные депо, будки диспетчеров, какие-то неказистые кирпичные
зданьица неизвестного назначения, какие-то большие железные баки. Мелькают окна
пустой, отдыхающей на соседних путях электрички, точно такой же, как наша, но
внутри не освещенной и потому мертвой на вид.
Я слегка перемещаюсь вбок, ощутив локтем мощное тело ловца доверчивых окуней и
надеясь увидеть соболий мех. Но соболь за теткиной головой не обнаруживается.
За теткиной головой только окно, в котором все еще двигаются вагоны пустого,
неживого поезда и мельтешат огни привокзальных кварталов. Для верности я
привстаю и, не стесняясь, заглядываю за тетку. Там пустота. Тогда я подымаюсь
во весь рост и обшариваю глазами вагон. Пассажиры снимают с полок сумки и
пакеты. Кто-то уже спешит к дверям. Соболей нигде не видно.
Прозевал! Разиня! Размазня! Недотепа! Опять прозевал! Не заметил, как вошла и
как вышла. Но какова, однако! Будто тень! Будто призрак бесплотный! Хочет --
возникает, хочет -- исчезает с легкостью необычайной! Интересно, красива ли?
Стройна ли? Какого роста? Впрочем, кажется, среднего. И, кажется, не толстуха.
И похоже, что не стара -- ей лет тридцать. Но чем она меня так растревожила?
Подумаешь, начало века! А такие шапочки и теперь носят. Именно такие маленькие,
плоские. Они называются "таблетками". Господи, да ведь у Насти есть такая!
Только Настя надевает ее редко. Не держится, говорит, на волосах, особенно
когда ветер. Только у Насти она не из соболя, а из белой нутрии.
Электричка дергается и останавливается. Беру свой пустой портфель (когда
возвращаешься с дачи, он всегда пустой) и иду по вагону к выходу. На платформе
озираюсь по сторонам -- не мелькнет ли где соболья "таблетка"? Но тщетно.
Правда, освещение скудное, а народу множество. Ничего тут не разглядишь.
Помахивая портфелем, направляюсь ко входу в метро. Меня подхватывает плотная,
энергичная, целеустремленная толпа. Она несет меня вперед, к автоматам, и не
успеваю я просунуть в щель стершийся пятак, как она выталкивает меня на
рифленую дорожку эскалатора, которая тащит мое тело в глубину подземелий, в то
время как дух мой, по-прежнему изнемогающий от недоумения, витает где-то над