"Михаил Алексеев. Карюха (Дилогия - 1) " - читать интересную книгу автора

чрезвычайном событии, случившемся на нашем дворе ранним этим утром.
Единственное окно, выходящее у нашей избы во двор, встретившись с первым
добравшимся до него солнечным лучом, заулыбалось в ответ, засмеялось,
замерцало покатившимися по нему прозрачными капельками росы.
Неведомо, непостижимо как, но весть о происшедшем в одну минуту обежала
все село, и скоро к нашему дому потянулись люди. Опять пришли дед, дядя
Пашка, даже тетка Феня, его жена; дяди Петрухина семья пришла со своего
хутора в полном составе - те, которым полагалось бы ползать под столом или
качаться в зыбке, были принесены на руках. Припожаловал и благодетель, на
этот раз опять со Спирькой. Приковылял на хромой ноге и волчатник Сергей
Звонарев, чуть опосля и дядя Максим с теткой Ориной. Отец был рад гостям,
мать же сердито поджимала губы, опасалась дурного глаза, который мог
оказаться у кого-либо из прибывших.
Карюху вывели на самое светлое, солнечное место двора. Рядом с нею,
плотно прижимаясь к материнскому брюху, был жеребенок. Вздох невольного
восхищения вырвался у людей. Все подивились прежде всего тому, что спина
новорожденного была почти вровень со спиною его матери - так высок он был.
Тело, однако, короткое, и вообще был он в общем-то неуклюж, некрасив, как
гадкий утенок. Знатоки же видели в этой неуклюжести несомненные признаки
высокой породы. Отца немного пугало то, что жеребенок был черен, как грач, в
то время как его родитель был серым, в крупное с голубым отливом яблоко.
- Отчего бы это? - спросил он Михайлу.
Тот посмеялся над папанькой, как смеются над глупым ребенком.
- Ничегошеньки ты, кум, не смыслишь в лошадином деле, - снисходительно
начал он. - Погляди, какой масти жеребенок станет через три-четыре месяца.
Ну, что я тебе говорил? Матку ведь уродила твоя Карюха от моего Огонька!
Что? А? - Михайло ликовал, отец смеялся, донельзя счастливый и гордый.
Гордой и счастливой была и Карюха. Она знала, какое великое дело
сделала, и теперь стояла посреди двора в потоке солнечного света, давала
людям налюбоваться и собою и особенно, конечно, своей дочерью, несомненною
красавицей. Шелковистая, бархатно-мягкая и нежная гривка жеребенка
стремительно стекала по крутой длинной шее прямо на широкую спинку,
взбегающую на такую же крутую, раздвоенную часть трепетного, как бы все
время переливающегося тела. Пушистый, как у зверька, хвост был пока что
куцеват, но уже по-лошадиному мотался туда-сюда, как маятник. Брюшко
поджарое и кучерявилось еще не совсем просохшей и темной шерсткой.
Продолговатые ноздри пульсировали, мигая красными точками, из них разымчиво
выпархивал парок. Карюха осторожно, но настойчиво подталкивала жеребенка к
своим соскам, тот неумело тыкался под брюхо, но длинная мордочка
просовывалась мимо. Кажется, с десятого уж раза все получилось, как надо.
Ухвативши губами набрякший молозивом сосок, высунув кончик красного языка,
жеребенок засопел, захлебнулся, оторвался на миг, а затем торопливо
ухватился вновь и, наслаждаясь, часто-часто завилял коротким хвостом.
- Так, так ее! - с радостным придыханием причитал отец. Все остальные
умиленно смеялись, забыв в счастливую эту минуту про все свои житейские
заботы и тревоги.
- Как же назовете свою красавицу? - спросил Михайла.
- В самом деле, как? - в свою очередь, спросил отец. - Ну, кто
придумает лучшее имя?
Таким образом, тут же был объявлен своего рода конкурс на лучшее имя