"Михаил Алексеев. Карюха (Дилогия - 1) " - читать интересную книгу автора

веселыми глазами все понимающие и потому уклоняющиеся глаза матери.
- Ну, ну, мать... по такому случаю...
- Да разве мне жалко?.. Придут, окаянные. Они ж, как псы, ее, поганую,
за версту чуют...
Мать подошла к печке, опустилась на колени, отдернула занавеску и
вытащила из подпола четверть, седую от пыли. Отец нетерпеливо крякал и
потирал руки. Никто не глянул в окошко и потому не видел, как к нашему дому,
поспешая, приближались две шибко знакомые фигуры: впереди - Михайла, позади,
чуть приотстав, вприпрыжку, поддерживая одной рукой ватные штаны - Спирька.
Какой леший подсказал им ту минуту, но они явились тютелька в тютельку,
и мать поняла, что над ее четвертью вновь нависла смертельная опасность. И
оттого, что поделать уж ничего нельзя было - четверть не спрячешь, гости
обметают у порога снег с валяных сапог, - она глубоко и горестно вздохнула,
прикрыла зачем-то лицо платком и отошла к печке, которая дышала на окно
широко раскрытым горячим ртом. Окно насмешливо глядело на мать, по нему
бежали веселые слезинки.
Отец, однако, делал вид, что донельзя рад дорогим гостям, и не совсем
ласково давал нам, ребятишкам, понять, чтобы мы убрались из-за стола и
освободили место для Михаилы со Спирькою.

12

Опять "гуляли" до позднего вечера. А вечером, проводив гостей, отец
взобрался на печку и мгновенно заснул. Позже рассказывал, что снилась ему
прабабушка Настасья, умершая в двадцать первом еще году, она тормошила его и
говорила очень памятно: "Догуляешься ты, Миколай, до большой беды, попомни
мое слово!" Отец просыпался и припоминал, где он и что с ним. Сообразив где,
вновь засыпал и вновь видел прабабушку Настасью. Потом будто ему чудилось
ржание Ка-рюхи - далекое и слабое. Усталый, замутненный мозг пытался
зацепиться за этот звук, но не смог, другие нечеткие звуки и видения
закрывали, приглушали его. А за окном была стужа и ветрено. В печной трубе,
прикрытой неплотно, постанывал ветер, тот самый, что выдают за домового.
Свесившаяся с крыши соломинка, свиристя, расчеркивала так и сяк замерзшее
стекло. В дому спали все. Мы, братья, как всегда, на полу, на соломе,
прикрытые шубой матери. Как всегда, Ленька и Санька, лежавшие справа и слева
от меня, стаскивали друг с друга эту шубу, год от года как бы
укорачивающуюся. Я был посредине и потому не страдал от яростного,
молчаливого состязания старших братьев. В конце концов успокоились и они,
поворачиваясь ко мне то спиною, то пузом. Мать перемыла посуду, подмела пол
в кухне, напоила теленка, недавно появившегося на свет, немного попряла,
потом и она затихла, прилегла на широкой лавке прямо под образами и заснула.
Где-то за полночь вернулась с посиделок сестра. Она не сразу вошла в
избу, долго прощалась со своим милым. На этот раз, поскольку на улице все
сильнее и сильнее разыгрывалась метель, он вошел вслед за нею во двор.
Отыскалось для них затишье у сеней, в уголке. Присели на низеньком
приступке, прижались поплотнее друг к дружке, забыли про все на свете: и про
стужу, и про поздний час, и про строгого нашего батьку, который мог выйти в
любую минуту и турнуть их, и про Карюху с Майкой, которые стояли у саней
посередь двора и чего-то там хрумкали.
Всему, однако, бывает конец. Распрощались. Настенька окунулась в