"Михаил Алексеев. Карюха (Дилогия - 1) " - читать интересную книгу автора

требовалось много, а где его возьмет Карюха в зимнюю-то пору, когда на корма
хозяин делается скуп и прижимист? Из шкуры ежа, заготовленной еще в конце
лета, отец смастерил для Майки намордник, и теперь, когда Майка совалась под
брюхо матери, та, больно уколовшись, взлягивала, кусала Майку, уходила от
нее подальше. Майка поначалу не понимала, что же случилось с матерью, делала
вторую и третью попытку "прилабуниться" к Карюхиным титькам, но та еще злее
отгоняла ее от себя.
Через каких-нибудь пять-шесть дней Майка как бы уж совсем забыла про
молоко, а Карюха стала вновь понемногу набирать в теле. Отец решил сделать
следующий шаг - познакомить поближе Майку с уздой и поводком. Узда была
ненастоящая, смастерил ее отец из веревок, из них же связал длиннющий
поводок. После намордника из ежовины узда не испугала жеребенка, зато первое
прикосновение кнута было для него и диким и непонятным. Майка встрепенулась,
взмыла вверх, упала на спину, вскочила, взвилась на задних ногах еще и еще,
отчаянно закрутила головой, заржала звонко, испуганно и жалобно. Карюха,
уведенная на такой случай в конюшню и запертая там, отозвалась
тревожно-негодующим, беспокойным криком - слышно было, как она мечется по
конюшне, толкается, бьет копытами в дверь. Но ничто не могло помочь Майке.
Обожженная кнутом сызнова, она рванулась с места и поскакала по двору,
фонтаном выбросив серебристый хвост.
- Так, так, Майка! - весело заорал отец. - Так, умница!.. Давно бы так!
А ну, наддай ищо-о-о! Ищо, Маюшка-а-а!
Подхлестнутая этим воплем пуще, чем кнутом, Майка не скакала, а летела
по воздуху - во всяком случае, мы, глазеющие и орущие вместе с отцом, не
видели, чтобы ее тонкие длинные ноги касались земли. Может, оттого не
видели, что земля была покрыта молодым и белым снегом, над которым рысачка
летела, как над облаком. Облако из снежной пыли клубилось под ее копытами,
быстро отставало, не успевая ни рассеяться, ни опуститься вниз, так как бег
Майкин по кругу все ускорялся и сделался под конец уже бешеным. Лишь на
двадцатом кольце она стала уставать, полет ее становился тяжелее, медленнее,
ноги с вязким хрустом вонзались в истоптанный, потемневший вдруг снег. Отец
уже не махал кнутом, не кричал; примолкли и мы, ожидаю-чи, что же будет
дальше. Сделав еще два или три круга, Майка остановилась. Набирая повод,
отец подтянул ее к себе, поцеловал в дымящиеся, горячие ноздри, пошлепал по
мокрой, потемневшей шее и медленно повел по двору.
Майка покорно побрела за хозяином.
К саням с кормами она подошла по-взрослому. Ела спокойно, размеренно и
деловито. Карюха, выпущенная из конюшни, какое-то время с удивлением глядела
на Майку, которая, словно бы обидевшись, не обращала на мать никакого
внимания. Карюха тем не менее принялась слизывать с Майки первый трудовой ее
пот - он был солон, терпок, остро пахуч и очень знаком Карюхе, будто то был
ее собственный пот.
Так-то и закончилась для Майки сладкая пора детства.
В избе за обеденным столом семья долго обсуждала это событие. Все
сделались необычайно говорливы, хотя за едой в крестьянских семьях "баить" и
не полагалось. Но сидеть тихо в тот день никто не мог. И говорили все
сразу - шумно хвалили Майку, ее явно рысачьи качества, ее длинные ноги,
Майкино сильное сердце, которое уже через одну-две минуты после сумасшедшей
скачки стало стучать, как стучало всегда - ровно и глухо.
- Добрая будет кобылка! - сказал, подытоживая, отец, а сам уж искал