"Юз Алешковский. Рука (Повествование палача)" - читать интересную книгу автора

кровушка, реставрировать власть помещиков и капиталистов... Все это мне
понятно. И не мне вам рассказывать, гражданин Гуров, что такое сила и ужас
тотальной пропаганды. Долго не мог я никак понять, не влазило это просто в
мою голову и душа не разумела, каким образом вышло так, что в вас,
двенадцати-тринадцатилетних пацанах и пацанках не было ни жалости, ни
сострадания, ни дурноты при виде крови, почему полностью отсутствует в вас
реакция на чужую боль, и наоборот, горят глазенки, пылают щеки, злоба
пьянит, как сивуха, губы, невинные еще губы, искривлены в сладострастной
улыбке, ноздри дрожат и оскалены по-волчьи зубы, когда вы пороли нас,
изгилялись над растоптанными, уже не чующими ударов, переставшими звереть от
плевков, ибо невыносимый ужас от того, что наделали ваши папеньки, был
бесконечней боли и обиды... Потом уже, через несколько лет, поприглядевшись
к вашему брату на допросах, в тюрьмах, при шмонах, арестах и казнях,
наконец, просек я, что отрезали вас в семнадцатом году от пуповины
вековечной культуры и морали. И воспитали человека нового типа - звереныша,
полуосла-полушакала. "Если враг не сдается, его уничтожают", "Наш паровоз,
лети вперед! В коммуне остановка", "Кто был ничем, тот станет всем!" и так
далее. Вот что : вы хавали, а вожди заразили вас сифилисным страхом
наказаний и полного уничтожения капиталистами, помещиками и кулаками. "Или
мы их, или они нас", - внушали вам вожди, и, дорвавшись, до безоружных
особенно, "врагов", вы, падлюки, были беспощадны и бесчеловечны...
Я затрекал, как взволнованный либерал, а либерал, живущий в палаче, это
- смешновато. Нельзя распоясываться. Понимать что-либо, тем более тухлую
конструкцию вашей натуры, гражданин Гуров, можно и без пафоса. Поэтому
давайте сделаем перекур, а то еще немного, и я измудохаю вас до полусмерти.
Чешется моя рука, чешется... Перекур...

6

Сдали мужики оружие тогда, сдали. К сожалению, сдали. Вполне могли
постоять за себя и за баб, перебить палачей своих, а потом с чистой совестью
встать по закону к стенке... Сдали оружие. Сидят за одним столом в нашей
хате с чекистами, щи хлебают, самогон жрут и трепятся благодушно в дружеской
атмосфере, пробздетой сталинской демократией, о том, как они культурно будут
конкурировать с колхозом, в который добровольно пошла всякая ленивая рвань,
ворье и пьянь. А затем Понятьев встает и говорит: "Так, мол, и так, Шибанов.
Спасибо тебе за хлеб-соль. Теперь кончать с тобой будем. И так много отнял
ты у меня времени. Письмо я тебе привез не от Сталина, а от себя лично".
Тут я выстрелы услышал в деревне и понял, что и впрямь пришел всем нам
конец. Чекисты повытаскивали маузеры. Встали у окон и дверей. И враз
обессилели от такого оборота крепкие наши мужики, прошедшие германскую и
гражданскую. Сгорбились, покачали головами, а батя мой и говорит им; "Ихняя
теперь бандитская сила, мужики. Никуда нам от нее не деться. Но боком выйдет
вам наша кровь, и проклятье до конца времен от вас не отстанет. Стреляйте,
бляди!"
Человек восемь уложили с первого залпа чекисты. Один мой батя остался.
"Прав, - говорит, - я был. Не годится под таким зверьем на земле жить
и хлеб родить. Прав я был. Стреляй, дьявол! Не боюсь ни тебя, ни смерти!
Господи, прими наши души! " Встал батя на колени перед образами,
перекрестился, а папенька ваш, гражданин Гурое, отвечает: "Кончить я тебя,