"Юз Алешковский. Рука (Повествование палача)" - читать интересную книгу автора

президентом страны и приглашен на совещание большой четверки, где красной
заразе будет обьявлена тотальная война! Доходит это до вас?
Удар я, сам того не сознавая, нанес этим бредом самый страшный,
попавший в самую жилку влачковской жизни. К тому же в камеру с улицы
доносились веселые вопли пьяных от пропаганды энтузиастов, у которых " за
столом никто не лишний", когда "просыпается с рассветом вся советская земля"
и лучше которых не умеет смеяться и любить никто на белом свете.
Слышите, говорю, как ликуют широкие массы?
И он поверил! Он поверил, гражданин Гуров! Он поверил, и это было самое
ужасное в той истории, коротеньком эпизоде из моей долгой и кровавой
деятельности. Он снова бухнулся мне в ноги, он слизывал с головок моих
шевровых сапог, отличные были сапоги, городскую грязь и блевотину, он
клялся, что давно почувствовал порочную природу большевизма и того, что
большевистские лидеры, вопреки законам логики, экономики и просто
очевидности называют социализмом. Он давно почувствовал это, он ужасался, не
раз ужасался в душе тому, что происходит, тому, как разрушается сложившаяся
веками структура человеческих отношений, как насильно уничтожаются все связи
людей с родовыми материальными и культурными ценностями. Он ужасался, но
ужас души относил к слабости своей веры в историческую необходимость
происходящего, где лишняя тысчонка жизней, не поддающиеся учету страдания и
беды - дерьмо и мелочишка по сравнению с кушем, который предстоит сорвать
коммунистам с банка истории. Он верил, видите ли, он слепо верил, и вера его
сучья, несмотря на "ряд решительных сомнений", одержала верх над ревмя
ревущей от перекромсанной "энтузиастами" действительности, которая, падла
такая, плевала на усилия "энтузиастов" и старалась, старалась слабеющими
руками засунуть обратно во вспоротый живот выпущенные внутренности, бедное
сердце, нежную печень, несчастные свои кишки, отбитые почки... И вот теперь,
товарищ, простите, гражданин следователь, вы не можете, не можете не
поверить мне, что я предчувствовал, пред-чув-ство-вал события, происходящие
за окнами моей тюрьмы. Спасите меня! У меня есть опыт! Я знаю, кого карать,
я буду карать беспощадно и последним покараю себя, но сниму перед
заслуженной смертью хотя бы часть вины с коварно обманутой временем души! Вы
думаете, спрашивает мерзавец и садист, мне хотелось расстреливать работящих
и зажиточных крестьян? Думаете, я теперь не сожалею, что вел себя не лучшим
образом в том эпизоде, забыл, простите, название вашей деревни? Спасите
меня! Спасите, простите и позвольте задать два или три вопроса?
Задавай, говорю, мразь.
Значит, Сталин все эти годы воплощал в жизнь свою гениальную
стратегическую идею? Значит, он изнутри подрывал объективно порочное учение
Маркса, развитое в одной отдельно взятой стране Лениным? Значит, жертвы,
которые принесло доблестное дворянство, интеллигенция, аграрии, генералитет,
офицерство и пролетариат, были не напрасны?
Напрасны, говорю, были жертвы, содрогнувшись оттого, что держат Россию
в руках, как урки камеру, ублюдки вроде валяющегося у меня в ногах.
Почему, удивляется, жертвы напрасны, если в конце концов здравый смысл
победил объективно антинародное прожектерство органически чуждого даже мне
большевизма?
Со мной, гражданин Гуров, хотите верьте, хотите нет, произошла в тот
момент странная херовина. Та точная и безжалостная шутка насчет реставрации
сместила и в моей собственной башке какие-то шарики, зашел у меня гипофиз за