"Энна Михайловна Аленник. Напоминание " - читать интересную книгу автора

из-под низу целенькое, мягонькое, как кисель, семечко.
Я догадалась: вот оно что. Это он для операций. За обедом - и то для
операций.
Через четыре дня привезли маму. Она была слабая, легла... Но все-таки
ей лучше, чем до больницы, не больно. Она всему радуется: и что меня
видит, и что опять она дома, и что, когда у нее снимали швы, она
разглядела, какой у нее на животе тоненький, чистый шов, потому что все
прошло без малейшего нагноения.
Скоро мама начала вставать, потом - ходить по комнате, потом выходить
на недалекие прогулки. Когда ее навещал Алексей Платонович, она его
благодарила за операцию, каких никто никогда здесь не делал. Она так
благодарила, что опять мне хотелось реветь. А он хмурился. Наверно, его
каждый день столько благодарят, что ему надоело слушать.
Когда перед отъездом он пришел прощаться - потому что да, они уезжали,
все вместе, все-все они уезжали! - папа был в училище, мы с мамой сидели
на скамейке возле дома, и Алексей Платонович ни за что, как мы ни
приглашали, не захотел зайти в дом, а сел на скамейку рядом с мамой.
Он немножко посидел, поспрашивал, как она себя чувствует. Мама
отвечала, что очень хорошо, нигде у нее и не думает болеть.
Он помолчал. Потом говорит:
"Простите меня. Я вас не вылечил. Не удалось сделать так, как
предполагал. Время от времени вам будет больно".
И он объяснил маме, что ей надо делать, что ей надо есть, чтобы меньше
ее мучили боли.
"Вас может спасти и то, что вы крепко держитесь за жизнь, а еще крепче
вот за кого, - он нацелился в меня пальцем и чуть-чуть дотронулся. -
Надеюсь, мы еще встретимся, если не здесь, то там", - и посмотрел на
землю, как будто увидел в ней что-то глубоко-глубоко.
И он поцеловал маме руку.
Когда мама была здорова, он никогда так не делал.
Все знакомые целовали ей руку, а он пожимал. Оттого, что теперь он
поцеловал, мне стало страшно, что мама умрет.
Мне долго было страшно. Очень долго... А она дожила до старости, хотя
боли ее мучили часто.
Мы посидели тогда на скамейке... и больше я Алексея Платоновича не
видела. Жизнь сложилась так, что не пришлось встретить ни его, ни Варвару
Васильевну, ни Аню, ни Саню. Никого из них - ни разу.
Слушая этот рассказ, трудно было оторваться от живых, на редкость
выразительных детских глаз. Но вот рассказ окончен, над детскими глазами -
седоватая челка. На худеньких детских руках - кожа в морщинах.
И перед нами - вся с головы до ног легонькая, прямая, полная энергии
шестидесятилетняя женщина, археолог.
В Средней Азии любители старины ее называют спасительницей мечетей или
того больше - спасительницей красоты.
За время рассказа она ни разу не присела, а сейчас прислонилась к
полкам, битком набитым кусочками обломков узорной облицовки мечетей и
медресе, кусочками великолепия, которое разрушается и его надо
восстановить, а для этого найти состав клея, чтобы не на три дня, не до
первых дождей, а на долгие годы он склеил глазурь древности с новой
глазурью; и надо найти состав кладки и краски, чтобы незамутненная