"Энна Михайловна Аленник. Напоминание " - читать интересную книгу автора

больничном дворе не полагается".
Мулла стоит, молчит и начинает радоваться:
"Как же я не догадался, что за добрый человек живет через два дома! Это
- вы. А мне сказали, живете при больнице".
Хирурик объясняет:
"Правильно сказали. Я живу здесь. А там живет наша добрая санитарка.
Басмачи убили ее мужа. У нее пятеро детей, и нечем их кормить".
Дальше начинается так.
Помощник Хирурика идет рядом с муллой по двору и ведет за веревку
барана. Хирурик немножко провожает, говорит:
"Запомните, почтеннейший, вам завтра надо прийти на перевязку.
Интересно, вы подниметесь на минарет запрещать правоверным ходить к
шайтану до того или после того, как я вам сделаю перевязку?"
Мулла идет, молчит. А Хирурик почему-то поворачивается к нашим кустам,
приглашает:
"Пожалуйста, в кабинет. Но ночью - это в последний раз. Больше по ночам
принимать не будем. Прошу дать моему помощнику и мне в отпущенные аллахом
часы для сна - спать. Об этом и вас прошу, почтенный мулла".
Мулла спешит к калитке и выходит так быстро, что баран еле за ним
поспевает.
На этом дедушка прерывает рассказ. Переводчик встает и спрашивает:
- Мулла ушел, и я могу уйти?
- Иди, занимайся, - разрешает дедушка.
Атамурад прощается, передает привет Ленинграду,
где дважды бывал, говорит о нем те слова, какие приятно слышать каждому
ленинградцу, и уходит. Майсара уходит вместе с братом и уносит чайники.
Мы остаемся вдвоем. Дедушка выбирает персик и, угощая, напоминает:
- Я сказал: наша женщина далеко-о слышит, что мужчина говорит. Но пусть
она лучше там слышит. Хочу говорить секрет.
Окрет был многословный. В точной передаче он занял бы неправомерно
много страниц. Суть его в том, что Хирурик запомнился дедушке как человек
опасный, потому что он все-таки немножко шайтан. Иначе откуда мог знать,
что правоверные больные стоят за кустами?
Откуда мог знать, что надо делать человеку внутри живота, когда то, что
внутри живота, никому не видно? ..
И почему именно с той ночи дедушка, который и тогда уже был дедушкой,
только с меньшим количеством детей и внуков, как-то сложнее начал
относиться к почтенному служителю аллаха, как-то менее доверчиво, а затем
с неполным доверием начал относиться и к самому грозному аллаху?
И только через сорок лет, когда приближалось девяностолетие дедушки и
он впервые начал ощущать некие признаки приближения старости, он снова
поверил в бога. Поверил потому, что на тот случай, если бог всетаки есть и
страшен в гневе своем, лучше его не гневить.
Лучше не зарабатывать плохое место на том свете, а зарабатывать хорошее
место.
Так дедушка и делает. Но иногда он опасается, что сорок лет неверия
там, наверху, учтены и могут вызвать гнев аллаха.
Нельзя сказать, чтобы эта нависшая возможность гнева божьего сильно
терзала дедушку. Нельзя сказать, чтобы она мешала ему наслаждаться тем
многим, что еще дает ему жизнь.