"Энна Михайловна Аленник. Напоминание " - читать интересную книгу автора

Но все же иногда ему бывает тревожно из-за своего сорокалетнего
неверия. Тогда он вспоминает ту самаркандскую ночь и думает: как бы это
устроить, как бы перенести гнев аллаха со своей головы на голову истинного
виновника, имя которого было Хирурик и фамилия была Хирурик?
Ни раньше, ни позже, но именно в ту минуту, когда кончилась секретная
часть рассказа, появилась Майсара после тактично долгой заварки чая.
Дедушка снова гостеприимно поинтересовался:
- Почему ваш рот далеко от ваш пиала?
И мы снова пьем свежий кок-чай.
Во время этого последнего чаепития дедушка точно обрисовал, что же с
ним как с пациентом сделал Хирурик. Оказывается, навсегда вылечил ему
живот. И, оказывается, вот каким способом.
- Хирурик немножко потрогал, спросил:
"Поднимал слишком тяжелое?"
Отвечаю: "Поднимал. Хозяин-бай велел: отнеси вьюк, положи на верблюд. Я
поднял. Закачался. Положил вьюк на верблюд. Верблюд еле встал. Закачался".
Хирурик один раз пихнул живот. Достал белый пояс.
Крепкий пояс. Обкрутил. Объяснил.
Говорю:
"Деньги за пояс ёк. Нет деньги".
Смеется. Не берет пояс. Оставляет на живот. Аи, шайтан! Откуда знал,
какой кишка пихнуть? ..
Спрашиваю:
"Болеть будет?"
Отвечает... Майсара, подвигайся. Хорошо переводи, что отвечает.
Майсара удивлена, смущена и польщена оказанной ей высокой честью. Но
вот отбрасывает косы назад, подвигается ближе и с достоинством выслушивает
дедушкины слова. Затем, не сразу, боясь, что слова могут разбиться, могут
умереть по дороге с языка на язык, осторожно переводит:
- Хирурик отвечает так:
"Если перестанут командовать хозяева-баи и вам ке придется поднимать
тюк, от какой даже верблюд закачается, - болеть не будет".
Перевела и вопросительно смотрит.
Горячо хвалю. Правда же, чепуховая погрешность.
Все понятно. Узнаю четкость Коржина.
И дедушка вполне удовлетворен переводом. Да и всей беседой, и самим
собой. Он горд своим домом, плодами своих деревьев, своими внуком,
внучкой, правнуками. Он откидывается на мягкую спинку кресла с полным
правом на отдых и на долгий личный оптимизм.
Несмотря на усыхающее, как изюмина, лицо, на шею, всю из натруженных
когда-то жил, он кажется величественным в своем стеганом полосатом халате,
как всегда на Востоке, широком сверху. О, этот хитрый покрой
среднеазиатских мужских халатов! Он добавляет могучей ширины плечам. Он
делает владыкой каждого муж"
чину...
Но, готово дело, уже слышится, уже перебивает мысль знакомый голос:
- Во-первых, не халаты делают владыками. Во-вторых, этот дедушка у вас
из прежде эксплуатируемых.
Почему он имеет право только на личный оптимизм?
Идущие со мной по следу жизни Коржина начинают спор, не такой уж новый.