"Энна Михайловна Аленник. Напоминание " - читать интересную книгу автора

Роса исчезла.
А человек в шинели серой умер.
Мнения вашего о стихе не спрашиваю. Понравилось - будете хвалить. Не
понравилось - тоже не разругаете, пожалеете...
Но автор с охотой еще раз читает стихотворение для точной записи,
придвинув при этом свою скрипучую табуретку поближе, надев очки и без
просьбы повторяя некоторые строки дважды и трижды.
Закончив, он снимает очки, отодвигается, обеими руками проводит по
русым вперемешку с седыми вихрам от лба к затылку, как бы смахивая эту
сугубо личную вставку, и продолжает так, словно ее не было:
- Остальные раненые живыми остались, годными для будущих войн. Но у
Коржина - ну и ночка была!
Даже он изнемог. Напоследок немыслимый узел распутывал из рваных
сухожилий, обломков костей, и сам черт не разберет, что там еще в этом
месиве было. Любой другой - это фельдшер опытный сказал - ногу бы оттяпал,
до таза. А наш, мокрый до нитки, колдует, складывает, сшивает. Помощники,
глядючи, с ног валятся, а он четверть человека заново создает. Сказал я
вам:
остальные годными для будущих войн вышли - так этого тоже имел в виду.
К утру Коржин свою работенку кончил и просит дать ему три часа поспать,
если не будет ничего неотложного.
А наутро заявляется в больницу - ни мало ни много - сам Фрунзе. Входит
он и не по-командирски, скромно спрашивает, можно ли ему видеть Алексея
Платоновича Коржина.
Дежурный фельдшер смотрит на него во все глаза и не знает, как быть,
будить или не будить. Ума он не приложит, неотложным посчитал бы Алексей
Платонович приход даже самого Фрунзе или отложным. Больной - это для него
неотложно. Здоровый, кто бы он ни был, - это еще неизвестно.
А между прочим, кое-кто уже из окон увидел, как Фрунзе к больнице
подходил. Двери палат начали приоткрываться, и кто-то из персонала, пока
фельдшер раздумывал, к Коржиным успел вбежать и вот уже выбегает,
приглашает Фрунзе в кабинетик Алексея Платоновича - наискосок от моей
резиденции.
У меня дверь тоже приоткрыта. Минут через пять, вижу, топает по
коридору Коржин, умытый, в тройке своей парадной, при галстуке. Смотрю на
часы - двух часов не пришлось человеку поспать.
Слышу: здороваются.
"Рад познакомиться", - говорит Коржин.
"А я как рад, - говорит Фрунзе. - Давно хотел и наконец-то имею
возможность поблагодарить вас за спасение моей сестры. Знаю от нее, какой
это был для вас риск, вам это могло стоить жизни".
Слышу смех, коржинский, звучный, и такой его ответ:
"Ка-акое колоссальное преувеличение! Риск был ничтожно мал, ибо ваш
конвертик с партийными документами уже знал, куда положу на время обыска,
который незамедлительно последует после обыска у ваших. Место было
придумано надежнейшее. А именно - ночной горшок, который стоял на виду у
детской кроватки моего простуженного сына. О, как старательно у меня
искали, исследовали пол, ворошили бумаги, белье, залезали в шкафы, на
шкафы, под кровати, в кастрюли, но под крышку ночного горшка не заглянули.
Когда перешли в детскую, потребовали, чтобы я перенес ребенка на кушетку,