"Энна Михайловна Аленник. Напоминание " - читать интересную книгу автора

неграмотным мальчишкой-рассыльным в здравотделе. Но я запомнил его с
первого взгляда. Он вошел и поздоровался со мной, как с начальником. Он
никого не уговаривал, никого не просил. Он энергично объяснял, почему это
надо сделать неотложно. Он умел весело доказать, что польза - это польза,
глупость - это глупость и что глупость убивает пользу, как вражеская пуля.
Никто не хотел уподобиться вражеской пуле. Здесь была создана больница в
очень короткий срок. Под ее крышей он сделал первую в Самарканде операцию
на щитовидной железе, первую на головном мозге, первые сложные женские. За
это я его чту. Но больше всего за то, что он первым ввел внутривенное
вливание хинина больным малярией. А малярия была бичом Средней Азии...
Мы сидим на детской скамеечке у старых кустов. Он, кажется, устал. Ему
неудобно на ней сидеть, слишком высоко острым углом торчат колени. Вытянул
бы ноги - так нет же, деликатность не позволяет!
- Кое-кто из столичных знаменитостей простить не мог Коржину, что он за
все берется. Но ведь он брался - и спасал. - Авет. Андреевич приподнял
руки в плотных серых перчатках, не совсем послушные руки, зябнущие в
теплый день, и раздвинул их сантиметров на двадцать. - Что делать? Один
может столько, - раздвинул пошире, - другой столько. А сколько мог Коржин
- отмерить невозможно. Говорят, он заявил, что ему некогда, он не будет
заниматься малярией, и все же - первым здесь ввел внутривенное. Я узнал об
этом мальчишкой, и мальчишкой запомнил, как кому-то Коржин сказал:
"На звание ученого надо иметь право" - и диссертацию я защитил поздно,
хотел сначала помочь победить малярию.
Как хорошо, Авет Андреевич, что вы еще здесь, что еще сами поднимаетесь
с детской скамеечки и, конечно же, у вас "как раз есть часок" (вероятно,
часок отдыха), чтобы разделить предотъездную прогулку по Самарканду.
Мы стоим рядом с каменной подставкой для Корана, упомянутой дедушкой.
Стоим и смотрим на венец творения времен владычества Тимура (Тимурленга,
Тамерлана) - на мечеть Биби-Ханым...
Это руины величия. Полуразрушен и невосстановим свод, "второй свод
после небесного". Но время сотворило из него выразительный портрет этого
завоевателя мира.
Нависшие камни сохранили и силу его могущества, и обнажили
сопутствующую ей силу уничтожения.
Кажется, недвижный воздух у Биби-Ханым таит обреченность этого
сочетания и вечный укор ему. И висит, висит печать скорбной немоты, немоты
костей тех рабов, кто лег здесь, второй свод после небесного поднимая.
У Биби-Ханым неправдоподобная тишина. И за оградой, в двух шагах, шумит
базар, ослепляет высокими золотыми колоннами из венков репчатого лука,
целой площадью золотистых дынь, а рядом - черно-зеленые арбузы, огромные
корзины осенней свежей клубники и пленительная многоцветность винограда.
Разве у нас протянут вам с такой грацией бережности виноградную кисть?
Разве уложат такими притягательными горками урюк, и орехи, и кишмиш? А
зелень? Как же она девственно хороша, с какой быстротой мелькают руки, тут
же нарезая, готовя из нее приправы и рассовывая в прозрачные мешочки.
Да, Европа, попадая в Азию, постояв у мечетей, медресе, усыпальниц,
спешит на базар, к живой жизни.
Здесь толпы туристов, желающих пестротой костюмов перешибить Восток. Но
ничего не получается. Нужна восточная гибкость, чтобы платье струилось,
играя. Или восточная истома, чтобы оно дышало знойным покоем.