"Сергей Алексеев. Хранитель силы (Сокровища Валькирии 5)" - читать интересную книгу автора

жизни. И посоветовал отцу сменить место жительства и службу.
Скоро место и правда сменили. Отец так старался на службе, что снова
стал лейтенантом и его перевели в Ташкент, в часть, стоящую в черте
города. После попытки самоубийства он резко изменил отношение к сыну, не
стал таскать в казарму, но зато нагрузил сполна - записал Андрея в детскую
художественную и музыкальную школы и в секцию туризма - это чтобы
предвосхитить страсть к побегам. И дело пошло. Через год ему купили
настоящий мольберт со всеми художественными причиндалами, затем пианино и
походную амуницию вплоть до ледоруба. Он лазал по горам с ребятами и в
одиночку, рассматривал горизонт и слушал ветер в ущельях, но все для того,
чтобы потом нарисовать дерево с руками, медленно исчезающее из памяти. Он
не хотел и никогда не рисовал человека-воина, чувствуя сильнейший
внутренний запрет, - нельзя, чтобы все узнали! Это тайна, доверенная
только ему!
В последний раз в тринадцатилетнем возрасте Андрей изобразил его на
полотне маслом, но уже не в красных доспехах, а в натуральном виде, в
коричнево-серо-голубых тонах, какими видятся обычные в сознании
древнерусские воины, и лишь от рук исходило розовое свечение.
После этого он стал рисовать карандашом поезда, вокзалы, людей на
полустанках, железные дороги, расчерчивающие землю от горизонта до
горизонта - все то, что видел, когда сбегал из дома. Музыку забросил,
ледоруб подарил, и родители, удовлетворенные его художественным
пристрастием, потеряли бдительность.
В третий побег он пошел осенью, после того как подрался с узбеками на
детской площадке в соседнем дворе. Его били впятером, свалили на землю,
запинали и, думая, что убили, придавили сверху садовой скамейкой. Андрей
очухался к полуночи, прокрался в свою квартиру, умылся, переоделся, взял
складной нож и пошел искать обидчиков. До утра он дежурил у дома, где его
били, потом рыскал по соседним дворам, но никого не нашел и подался на
вокзал. Он поехал наугад, заскочив в первый попавшийся вагон, и к вечеру
следующего дня, не уснув ни на минуту из-за сломанных ребер, очутился в
Андижане. Там, опять же не раздумывая, сел в отходящий поезд и лишь на
первой станции узнал, что едет в Томск.
До знакомого города он не добрался: первый раз ссадили в
Талды-Кургане, потом в Семипалатинске. Путешествовать дальше железной
дорогой он не рискнул, пошел в речной порт, высмотрел Подходящую баржу,
забрался в трюм, загруженный консервированными овощами и фруктами, и
поплыл по Иртышу. Он открыл банку со сливовым компотом, наелся, напился в
первый раз за последние дни, натаскал из ящиков упаковочной стружки и,
постелив постель тут же, под люком, раскинулся от жары: в накаленной
солнцем барже жара стояла, как в бане. Дышать было еще больно, и ломило
весь левый бок, но, несмотря на это, он все-таки заснул, потому что не
слышал, как пришли и задраили люк: каждый шаг на железной палубе отдавался
громовым грохотом. Забравшись на ящики, он попытался откинуть крышку и
сразу же почувствовал под руками тяжелый и прочный монолит.
Люков было несколько, и Андрей часа два ползал по коробкам и ящикам,
в недрах огромной баржи, но открытого так и не нашел: все были задраены
наглухо, так что не пробивалось света. Но он ничуть не расстроился,
напротив, обрадовался, что его не достанут и не ссадят, а плыть было
хорошо: урчали в корме дизели и бурлила вода за бортом. И в общем-то все