"Даниил Натанович Аль. Дорога на Стрельну (Повесть и рассказы о молодых защитниках Ленинграда) " - читать интересную книгу автора

которые собирался произнести, упер палец в середину страницы.
- Каждый человек, - продолжал он, - с древних времен имеет свое
особое звание: русский, итальянец, казах, англичанин, украинец, немец,
грузин, француз, узбек, поляк и так далее. Это звание указывает, к какому
именно он принадлежит народу. И каждый своим народом гордится. Да и как же
иначе?! Народ дал ему все: и язык, и хлеб, и песни, и обычаи, и свою
красивую народную одежду... Таких, которые свой народ не любят, вроде бы и
не бывает... Или, быть может, я ошибаюсь? Может быть, среди нас есть
такие?
- Нету таких! - прокричали несколько голосов.
- Такых дурных нема ниде! - убежденно пробасил Охрименко.
- Таких дурных я и не встречал, - подтвердил Папа Шнитов. - Но ты,
Охрименко, ответь мне все-таки на такой вопрос... Только прямо,
по-честному, не стесняясь полковника...
- Да, да. Попрошу непринужденно, - сказал полковник Хворостин.
- Скажи по-честному: а не означает ли твоя любовь к своему народу
того, что другие народы, например русские, поляки и прочие, для тебя люди
сортом пониже, которых можно обзывать всякими словечками, вроде "кацап",
"лях" или тому подобными?
- Хиба ж я Петлюра или Бандера який-нибудь? - надулся Охрименко.
- Так и знал! - радостно откликнулся Папа Шнитов. - И могу,
Охрименко, сказать, кто ты при таких взглядах будешь. Украинский
интернационалист! Честь тебе и слава за это, сержант Охрименко!
Папа Шнитов сделал паузу, оглядел бойцов и сказал:
- Это и ко всем относится. У нас тут, я полагаю, других людей и быть
не может. Хочу, как старший по возрасту, с вами поделиться...
Папа Шнитов закрыл крышку блокнота и отодвинул его от себя. Это
означало, что он переходил от материалов к личным воспоминаниям.
- Я, товарищи, не меньше любого другого люблю наш народ. Особенно за
его русский революционный размах... Но когда революция распахнула нам
ворота в широкий интернациональный мир, когда рядом со мной в бою за
свободу моего народа увидал я и латышей, и венгерцев, и украинцев, и
туркестанцев, и кавказцев, и монголов, и многих других, тогда расширилась
моя грудь таким глубоким и чистым вздохом, каким раньше никогда не дышала.
Поняли мы все уже тогда и умом, и сердцем, и печенкой, что мы теперь не
только русские, венгерцы, украинцы, кавказцы и прочие, и прочие, а что все
мы теперь еще и люди! Люди! И выходило так: все то, что было на земле до
этого, то есть до революции тысяча девятьсот семнадцатого года, - это была
еще не сама человеческая история, а еще только предлюдия.
- Предыстория! - выкрикнул ефрейтор Нонин.
Полковник Хворостин поднял на него глаза и неодобрительно покачал
головой.
- Можно и так, - мирно согласился Папа Шнитов. - Будем закругляться.
Так вот... Фашисты чего в первую очередь хотят? Они хотят нас
расчеловечить. Разогнать обратно по своим национальным огородам. Сидите,
мол, варитесь в собственном соку. Нам вас тогда легче будет сожрать
поодиночке. Только, как правильно сказал сержант Охрименко, нема дурных!
Полковник Хворостин одобрительно покачал головой. Это придало Папе
Шнитову дополнительную уверенность и помогло закончить речь на высокой
ноте.