"Даниил Натанович Аль. Дорога на Стрельну (Повесть и рассказы о молодых защитниках Ленинграда) " - читать интересную книгу авторакоторые собирался произнести, упер палец в середину страницы.
- Каждый человек, - продолжал он, - с древних времен имеет свое особое звание: русский, итальянец, казах, англичанин, украинец, немец, грузин, француз, узбек, поляк и так далее. Это звание указывает, к какому именно он принадлежит народу. И каждый своим народом гордится. Да и как же иначе?! Народ дал ему все: и язык, и хлеб, и песни, и обычаи, и свою красивую народную одежду... Таких, которые свой народ не любят, вроде бы и не бывает... Или, быть может, я ошибаюсь? Может быть, среди нас есть такие? - Нету таких! - прокричали несколько голосов. - Такых дурных нема ниде! - убежденно пробасил Охрименко. - Таких дурных я и не встречал, - подтвердил Папа Шнитов. - Но ты, Охрименко, ответь мне все-таки на такой вопрос... Только прямо, по-честному, не стесняясь полковника... - Да, да. Попрошу непринужденно, - сказал полковник Хворостин. - Скажи по-честному: а не означает ли твоя любовь к своему народу того, что другие народы, например русские, поляки и прочие, для тебя люди сортом пониже, которых можно обзывать всякими словечками, вроде "кацап", "лях" или тому подобными? - Хиба ж я Петлюра или Бандера який-нибудь? - надулся Охрименко. - Так и знал! - радостно откликнулся Папа Шнитов. - И могу, Охрименко, сказать, кто ты при таких взглядах будешь. Украинский интернационалист! Честь тебе и слава за это, сержант Охрименко! Папа Шнитов сделал паузу, оглядел бойцов и сказал: - Это и ко всем относится. У нас тут, я полагаю, других людей и быть Папа Шнитов закрыл крышку блокнота и отодвинул его от себя. Это означало, что он переходил от материалов к личным воспоминаниям. - Я, товарищи, не меньше любого другого люблю наш народ. Особенно за его русский революционный размах... Но когда революция распахнула нам ворота в широкий интернациональный мир, когда рядом со мной в бою за свободу моего народа увидал я и латышей, и венгерцев, и украинцев, и туркестанцев, и кавказцев, и монголов, и многих других, тогда расширилась моя грудь таким глубоким и чистым вздохом, каким раньше никогда не дышала. Поняли мы все уже тогда и умом, и сердцем, и печенкой, что мы теперь не только русские, венгерцы, украинцы, кавказцы и прочие, и прочие, а что все мы теперь еще и люди! Люди! И выходило так: все то, что было на земле до этого, то есть до революции тысяча девятьсот семнадцатого года, - это была еще не сама человеческая история, а еще только предлюдия. - Предыстория! - выкрикнул ефрейтор Нонин. Полковник Хворостин поднял на него глаза и неодобрительно покачал головой. - Можно и так, - мирно согласился Папа Шнитов. - Будем закругляться. Так вот... Фашисты чего в первую очередь хотят? Они хотят нас расчеловечить. Разогнать обратно по своим национальным огородам. Сидите, мол, варитесь в собственном соку. Нам вас тогда легче будет сожрать поодиночке. Только, как правильно сказал сержант Охрименко, нема дурных! Полковник Хворостин одобрительно покачал головой. Это придало Папе Шнитову дополнительную уверенность и помогло закончить речь на высокой ноте. |
|
|