"Даниил Натанович Аль. Дорога на Стрельну (Повесть и рассказы о молодых защитниках Ленинграда) " - читать интересную книгу автора

С этого дня Самсонов преобразился, стал прежним, общительным и даже
веселым парнем. Но на этом история с ним еще не закончилась.
Перед ноябрьскими праздниками группу бойцов роты вызвали к командиру
полка для вручения наград. Был в ней и Самсонов. Вместе с другими
участниками того ночного поиска он был награжден медалью "За отвагу".
Награждение происходило в Ораниенбауме, в помещении бывшей школы. Когда
подполковник - командир полка - вызвал к столу, на котором лежали
коробочки с медалями, Самсонова, тот подошел, чеканя шаг, и, вскинув к
шапке руку, отчеканил:
- Генерал Самсонов за получением награды явился.
На мгновение стало тихо. Я сам видел, как подполковник вытянулся было
по стойке "смирно". Потом он расслабился, кашлянул и спросил:
- Это еще что такое?!
Я поспешил на помощь своему товарищу:
- Разрешите доложить, товарищ подполковник?!.
И тут я кратко рассказал командиру полка, почему у Самсонова такое
прозвище... Подполковник посмеялся, вручил Самсонову медаль "За отвагу" и
сказал:
- Служите, ефрейтор Самсонов. Может, и в самом деле генералом
станете.
Чем черт не шутит, может, и стал бы когда-нибудь наш "генерал
Самсонов" настоящим генералом. Однако черт "пошутил" иначе. Ранним
октябрьским утром Коля Самсонов неосторожно поднялся в окопе во весь рост.
То ли загляделся на золотую осеннюю листву, охваченную пламенем утреннего
солнца, то ли заслушался щебетом птиц... Простоял он, чему-то улыбаясь и
запрокинув голову, всего несколько секунд. Никто из товарищей не успел
даже его окликнуть, осадить вниз... Пуля немецкого снайпера пробила ему
голову. Случилось это там же на Ораниенбаумском пятачке, под селом
Гостилицы. Гиблое было место.


ДОРОГА НА СТРЕЛЬНУ

На фронт меня снаряжала мама. Глаза у нее были печальные... У меня,
напротив, настроение было радостно-приподнятое. С плеч свалилась гора:
наконец-то! Ведь все мои товарищи давно на фронте, немцы подошли к
Ленинграду, а я все еще торчу дома.
В последнее время, подходя к нашему подъезду, я каждый раз испытываю
чувство стыда. На двери два плаката. Слева - стихи Джамбула: "Ленинградцы!
Дети мои!" Справа - плакат, изображающий ополченца. Каждый раз упирается в
мою грудь вытянутый вперед палец сурового усача с яркой звездочкой на
пилотке. Снова и снова задает он мне вопрос: "А ты записался
добровольцем?"
"Записался, дядя, записался, - мысленно отвечаю я. - Записался еще до
того, как тебя нарисовал художник. И очень был огорчен, когда меня
исторгли из моей роты и направили на курсы военных переводчиков".
Было обидно до слез. То ли дело воевать, когда кругом одни свои!
Командиры и политруки в батальоне все наши - студенты-старшекурсники и
преподаватели. Непривычно и смешно видеть друг друга в ботинках и обмотках
(сапоги, да и то брезентовые, давали только командирам), в зеленых штанах