"Рюноскэ Акутагава. Зубчатые колеса" - читать интересную книгу автора

очутился у ванной, распахнул дверь и осмотрел всю комнату. Но даже за
самой ванной никакой крысы не оказалось. Мне сразу стало не по себе, я
торопливо скинул туфли, надел ботинки и вышел в безлюдный коридор.
Здесь и сегодня все выглядело мрачно, как в тюрьме. Понурив голову, я
ходил вверх и вниз по лестницам и как-то незаметно попал на кухню. Против
ожиданий в кухне было светло. В плитах, расположенных в ряд по одной
стороне, полыхало пламя. Проходя по кухне, я чувствовал, как повара в
белых колпаках насмешливо смотрят мне вслед. И в то же время всем своим
существом ощущал ад, в который давно попал. И с губ моих рвалась молитва:
"О боже! Покарай меня, но не гневайся! Я погибаю".
Выйдя из отеля, я отправился к сестре, переступая через лужи
растаявшего снега, в которых отражалась синева неба. На деревьях в парке,
вдоль которого шла улица, ветви и листья были черными. Мало того, у всех у
них были перед и зад, как у нас, у людей. Это тоже показалось мне
неприятным, более того, страшным. Я вспомнил души, превращенные в деревья
в Дантовом аду [имеется в виду "Божественная комедия" Данте, кн. I, Ад,
песнь 13], и свернул на улицу, где проходила трамвайная линия и по обеим
сторонам сплошь стояли здания. Но и здесь пройти спокойно хоть один
квартал мне так и не удалось.
- Простите, что задерживаю вас...
Это был юноша лет двадцати двух в форменной куртке с металлическими
пуговицами. Я молча на него взглянул и заметил, что на носу у него слева
родинка. Сняв фуражку, он робко обратился ко мне:
- Простите, вы господин А[кутагава]?..
- Да.
- Я так и подумал, поэтому...
- Вам что-нибудь угодно?
- Нет, я только хотел с вами познакомиться. Я один из читателей и
поклонников сэнсэя...
Тут я приподнял шляпу и пошел дальше. Сэнсэй, А[кутагава]-сэнсэй - в
последнее время это были самые неприятные для меня слова. Я был убежден,
что совершил массу всяких преступлений. А они по-прежнему называли меня:
"сэнсэй!". Я невольно усматривал тут чье-то издевательство над собой.
Чье-то? Но мой материализм неизбежно отвергал любую мистику. Несколько
месяцев назад в журнальчике, издаваемом моими друзьями, я напечатал такие
слова: "У меня нет никакой совести, даже совести художника: у меня есть
только нервы..."
Сестра с тремя детьми нашла приют в бараке в глубине опустевшего
участка. В этом бараке, оклеенном коричневой бумагой, было холодней, чем
на улице. Мы разговаривали, грея руки над хибати. Отличаясь крепким
сложением, муж сестры инстинктивно презирал меня, исхудавшего донельзя.
Мало того, он открыто заявлял, что мои произведения безнравственны. Я
всегда смотрел на него с насмешкой и ни разу откровенно с ним не
поговорил. Но, беседуя с сестрой, я понемногу понял, что он, как и я, был
низвергнут в ад. В самом деле, с ним однажды случилось, что в спальном
вагоне он увидел привидение. Я закурил папиросу и старался говорить только
о денежных вопросах.
- Что ж, раз так сложилось, придется все продавать!
- Да, пожалуй. Пишущая машинка сколько теперь стоит?
- И еще есть картины.