"Рюноскэ Акутагава. Сомнение" - читать интересную книгу автора

длинной продольной полосы шелка или бумаги, узкие края которой закреплены
на костяных или деревянных палочках; вешается вертикально, хранится в
свернутом виде] с изображением "Ивовой Каннон" ["Ивовая Каннон" - один из
образов Каннон, считающийся особо милосердным; Каннон склоняется к
молящимся, как склоняет свои ветви ива, - отсюда ее название, - поэтому
изображается она с веткой ивы в руках], на золотом фоне закопченного
парчового обрамления тускло чернела тушь. Время от времени я отводил глаза
от книги и оглядывался на эту старинную буддийскую картину, и мне всегда
казалось, что я чувствую запах нигде не курившихся ароматических свечек.
Настолько моя комната полна была атмосферой монастырской тишины. Поэтому я
ложился довольно рано. Однако, и улегшись, я долго не засыпал. За ставнями
раздавались пугавшие меня крики ночных птиц, носившихся не то рядом, не то
где-то вдали, - не поймешь. Эти крики описывали круги, центром которых
была высящаяся над моим жилищем башня. Даже днем взглянув на нее, я видел,
как эта башня, вздымавшая среди мрачной зелени сосен белые стены своих
трех ярусов, непрестанно сыпала со своей выгнутой крыши в небо
бесчисленные стаи ворон... И, погружаясь в некрепкий сон, я продолжал
чувствовать, как глубоко в моем теле разливается, словно вода, весенний
холодок.
И вот как-то вечером... Это случилось, когда курс моих лекций уже
подходил к концу. Я, как всегда, сидел перед лампой, скрестив ноги,
погруженный в бесцельное чтение, как вдруг фусума, отделявшая мою комнату
от соседней, до жути тихо приоткрылась. Заметив, что она открылась, и
бессознательно предполагая, что явился сторож дачи, я равнодушно
обернулся, намереваясь, кстати, попросить его опустить в ящик недавно
написанную открытку. Но на татами возле фусума в полутьме сидел,
выпрямившись, незнакомый мне мужчина лет сорока. По правде говоря, на миг
меня охватило изумление, - вернее, своеобразное чувство, близкое к
суеверному страху. Действительно, вид у этого человека при тусклом свете
лампы был странно призрачный, вполне оправдывающий такой шок. Однако он,
оказавшись со мной лицом к лицу, почтительно наклонил голову, высоко,
по-старинному, подняв при этом локти, и более молодым голосом, чем я
ожидал, почти механически произнес такое приветствие:
- Не нахожу слов, чтобы просить извинения за то, что вторгся к вам
вечером и помешал вашим занятиям, но, имея к сэнсэю почтительную просьбу,
я решился на нарушение приличий и позволил себе прийти.
Оправившись от первоначального шока, я во время этой речи впервые
рассмотрел своего посетителя. Это был полуседой, благородного вида
человек, с широким лбом, впалыми щеками и не по возрасту живыми глазами.
На нем было приличное, хотя и без гербов, хаори [тип длинного жакета
японского покроя; принадлежность нарядного или выходного японского
костюма; вытканные гербы на хаори подчеркивали официальность костюма] и
хакама, а у колен он, как полагается, держал в руке веер. Но что меня
моментально ударило по нервам, это то, что на левой руке у него не хватало
одного пальца. Едва заметив это, я невольно отвел глаза от его руки.
- Что вам угодно?
Закрывая книгу, которую я начал было читать, я нелюбезно задал ему этот
вопрос. Нечего и говорить, что его внезапное появление оказалось для меня
неожиданностью и вместе с тем рассердило меня. Странно было и то, что
сторож дачи ни одним словом не предуведомил меня о приходе гостя. Однако,