"Рюноскэ Акутагава. О себе в те годы" - читать интересную книгу автора

письмо, изложив в нем критические замечания по поводу пьесы. Тем временем
к Кумэ зашел Мацуока. В отличие от нас троих, обосновавшихся на
литературном факультете, Мацуока занимался на философском. Но он, как и
все мы, посвятил себя писательской деятельности. Среди нас троих он был
особенно близок с Кумэ. Одно время они вместе снимали комнату в доме,
расположенном позади военного арсенала. В этом доме изготовляли рабочую
спецодежду. Будучи романтиком в практической жизни, Кумэ часто погружался
в беспочвенные мечты о том, как он наденет на себя один из этих голубых
рабочих комбинезонов, поставит европейский стол в своем личном кабинете,
который напоминал бы студию художника, и назовет этот кабинет творческой
мастерской Кумэ Масао. Всякий раз, когда я посещал снимаемый ими угол, я
вспоминал эту мечту Кумэ. Однако Мацуока владели мысли и настроения, не
имевшие ничего общего с рабочей спецодеждой. Еще не освободившись от плена
сентиментализма, он уже в то время все глубже и глубже погружался в волны
религии. Он помышлял создать новый Иерусалим, не связанный ни с Западом,
ни с Востоком, увлекался Киркегором [Киркегор Серен (1813-1855) - датский
философ и религиозный мыслитель], пытался писать довольно странные
акварели. Я и сейчас хорошо помню, что среди его акварелей была одна,
которая более напоминала картину, когда ее ставили вверх ногами. После
того как Кумэ переехал из их общей комнаты в Мияура, Мацуока снял угол в
доме на Хонго, 5. Он и сейчас живет там и пишет трехактную пьесу на тему
из жизни Сакья Муни [эта пьеса, "По ту сторону греха", была опубликована в
первом номере "Синсите"; Сакья Муни - имя Будды (Гаутамы), родоначальника
буддизма].
Попивая приготовленный Кумэ кофе и немилосердно куря, мы вчетвером
оживленно обсуждали разнообразные проблемы. Это было время, когда на
вершину Парнаса вот-вот должен был вступить Мусякодзи Санэацу [Мусякодзи
Санэацу (1886-1979) - японский писатель и драматург, в 1910 г. вместе с
Сига Наоя основал журнал "Сиракаба" ("Белая береза"); в то время находился
под большим влиянием этического учения Л.Н.Толстого]. И естественно, его
произведения и высказывания нередко становились темой наших бесед. Мы с
радостью ощущали, что Мусякодзи открыл настежь окна на нашем литературном
Парнасе и впустил струю свежего воздуха. Очевидно, эту радость с особой
силой почувствовало наше поколение, пришедшее в литературу вслед за
Мусякодзи, а также молодежь, которая появилась после нас. Поэтому
неизбежны были расхождения (в большей или меньшей степени) в оценке
творчества Мусякодзи писателями и читателями предшествовавшего нам периода
и периода, последовавшего после нас. Такое же расхождение имело место и в
оценке творчества Таяма Катая (вопрос в том, для кого из них, для
Мусякодзи или для Таяма, эта степень расхождения более соответствовала
истине. Хотел бы лишь отметить, что, когда я выше говорил "такое же
расхождение", я не имел в виду одинаковую "степень расхождения"). В то
время мы тоже не считали Мусякодзи литературным мессией. Существовало
также расхождение в оценке его как писателя и как мыслителя. Говоря о нем
как о писателе, следует, к сожалению, отметить, что он всегда слишком
спешил с завершением своих произведении. Несмотря на то что Мусякодзи
часто в своей "Смеси" ["Смесь", или "Разное" ("Дзаккан"), - раздел в
журнале "Сиракаба"] подчеркивал тесную связь между формой и содержанием,
он, опиравшийся не столько на терпеливую, тщательную обработку, сколько на
вдохновение, в своей практической творческой деятельности забывал о тонких