"Василий Аксенов. Иван" - читать интересную книгу автора

бы нарастающий ритм огромного города. Возле метро вокруг коммерческих
киосков кишела толпа. Среди людей, придавленных унылым прошлым и ошеломляюще
непонятным настоящим, время от времени мелькали иные лица, исполненные
дерзости или беззаботности, что было в те времена, может быть, дерзейшим
вызовом. Кто-то проскальзывал на роликовых коньках, какая-нибудь пара
самозабвенно целовалась, девушки перед тем, как прыгнуть в троллейбус,
бросали на Ваню заинтересованные взгляды. В подземных переходах играли нищие
музыканты. "Священный Байкал" сменялся песенкой Армстронга, через десять
шагов наплывала Ave Maria. Мы говорили о специфическом московском урбанизме,
о множестве тайн, гнездящихся в этих нечистых кварталах, о неожиданностях,
которые подстерегают здесь за каждым углом.

Со стороны Варварки (тогда улица Степана Разина) мы вошли в
полуразрушенный Апраксин двор. До революции там были богатые торговые ряды,
большевики понавесили тут пудовые замки и наглухо закрылись: ходили слухи,
что там был выход кремлевского тайного метро. Во всяком случае, в центре
огромного внутреннего пространства мы увидели какую-то заброшенную шахту.

Мы шли по кавернозным галереям, напоминавшим какую-нибудь голливудскую
антиутопию о временах будущего гниения и распада. Было пусто, только вороны
копошились под сводами. Иван оглядывал все это с большим интересом и иногда
бормотал: "Классно!". Где-то он подцепил это словечко и теперь постоянно им
пользовался. Вдруг мы увидели юную девушку в джинсах. Она сидела с книжкой,
опершись на полуобвалившуюся кирпичную кладку. Мы поздоровались. Она
смущенно кивнула. "Вы тут одна?" - спросил Иван, то есть сразу по делу. Она
покачала головой: "Нет, вон там наши стоят". В стороне кучковались
длинноволосые ребята и девочки с раскрашенной в разные цвета короткой
стрижкой. "А кто вы?" - спросил Иван. Девушка улыбнулась именно такой
улыбкой, какую он впоследствии описал как единственно возможную в Москве:
"улыбкой невинности". "Мы хиппи". Я пошутил: "А это вот американский хиппи".
Через несколько минут Ваня уже был в середине группы. Там все улыбались
улыбками невинности. Я прошел вперед, чтобы не мешать им общаться. Не
исключаю, что эта встреча повлияла на появление таких строк:

...о, конечно, Москва не бесчувственна
к этому тяжкому свету
и гнету
к птицам, летящим в эти тенета

За три года до конца он вместе с двумя своими университетскими
друзьями, Оливером Бюргельманом и Рубеном Салазаром, переехал в
Сан-Франциско. Они сняли на троих маленький домик и стали там жить, три
огромных бакалавра. Ваня, со своими 1,92, по росту располагался в середине.
Немного до него не дотянул фламандец Оливер. Колумбиец Рубен был выше двух
метров. Когда эти "три товарища" (в сугубо ремарковском смысле) двигались
вместе сверху вниз по горбатой сан-францискской улице, веселые и прямые (во
всех смыслах), неизбалованным девушкам этого города они, наверное, казались
демиургами молодой мужественности.

* * *