"Василий Аксенов. Иван" - читать интересную книгу автора

Все три бакалавра нашли работу, подобающую их степеням: Оливер стал
таксистом, Рубен - велосипедным курьером, Иван как опытный горнолыжник
устроился продавцом в лыжный магазин. Никто из них, впрочем, не собирался
посвятить всю жизнь городской коммерции. Оливер сочинял рок-музыку. Рубен
стремился к путешествиям, возможно, и в нем бродила уже писательская
закваска. Иван все круче уходил в стихи, в восточную философию, в
размышления о непостижимости жизни.

Сан-Франциско - город с основательной поэтической традицией. Здесь
родилось beat generation. Еще в 50-е годы в здешних кафе дерзко
декламировали Аллен Гинзбург, Грегори Корсо, Джек Керуак, Лоуренс
Фирлингетти. С тех времен в городе осталось битниковское издательство City
Lights. Альтернативщики тут никогда не выводились. Первые хиппи (самые
крутые), а стало быть, и лирики рока, зародились здесь в квартале Ashbury
Heights. Через залив бурлил завиральными революционными идеями "Красный
Беркли".

Все это создавало фон для необайронической ностальгии. Ваня начал
читать свои стихи в поэтических кафе. В семье он никогда не говорил об этой
стороне своей деятельности, хотя друзья, приехавшие с ним проститься,
рассказывали нам, что он начинал пользоваться успехом. Снобистская аудитория
обычно встречала незнакомого юношу скептическими улыбками, потом начинала
прислушиваться и наконец подчинялась течению его мрачной лирики.
Стихотворение "She is last longship" ("Она мой последний варяжский корабль")
стало, так сказать, его "торговой маркой", а сам он уже слыл признанным
непризнанным (до поры) поэтом: "Lo and behold, this is Ivan Trunin!"*
Рукописи, впрочем, продолжали благополучно возвращаться из журналов. Ну что
ж, это ведь тоже традиция: молодой писатель из Сан-Франциско получает отказы
в журналах Восточного побережья, чтобы в один прекрасный день завоевать
признание.

В первые десятилетия ХХ века американская интеллигенция была еще
литературоцентрична. Множество молодых людей мечтало о литературной славе,
хотело сказать новое слово, произвести сдвиг, было захвачено романтическим
индивидуализмом. Теперь (пока что) все обстоит иначе. Прекрасно
подготовленные выпускники бесчисленных писательских программ и мастерских
вступают в литературу с уверенностью профессионалов, но без вызывающего
романтизма. Ваня, человек будущего, в этом смысле принадлежал к прошлому,
временам Эзры Паунда, Хемингуэя и других безумных честолюбцев. В его
литературном сознании доминировал образ полной независимости, тень одинокого
поэта, говорящего с Богом и мирозданием.

Читатель, конечно, сразу поймет, что он имеет дело с поэтом
трагического мироощущения. Воля к жизни воспринимается им в шопенгауэровском
ключе, то есть не является - как бы поточнее выразиться? - высшим
проявлением жизни. Темы безотчетного страха, падения и разлома всего состава
тела, словно предвещавшие судьбу:

Упав с седьмого этажа,