"Василий Аксенов. Московская сага-2. Война и тюрьма" - читать интересную книгу автора

- Послушайте, Тэлавер, отойдите от окна со своей трубкой, - сказал из
глубины комнаты Джеффри Пэнн, помощник посла по политическим вопросам.
- Боитесь, что мой огонек заметит какой-нибудь ас люфтваффе? -
усмехнулся полковник.
- Боюсь, что вас заметит патруль с улицы и нам придется тащить свои
дринки в бомбоубежище, - хохотнул Пэнн.
Несколько дипломатов и гость, знаменитый журналист Тоунсед Рестон,
коротали время в затемненной гостиной. Единственная слабо светящаяся в углу
под кремовым абажуром лампа придавала помещению особый уют осажденного
комфортабельного отеля. Этому также способствовала батарея бутылок, сифоны с
содовой, ведерко со льдом, словом, то, без чего не завяжешь джентльменского
разговора о политической ситуации.
- Ну что, помахал тебе Сталин из своего Кремля, Кевин? - спросил
Рестон, когда длинная фигура Тэлавера отошла от окна и приблизилась к
маленькому бару, чтобы сделать себе очередной дринк. Они были приятелями еще
по Гарварду, не раз пересекались во время той войны, что до недавнего
времени именовалась Великой, а нынче, похоже, будет просто "первой", вместе
колобродили по Парижу в те первые сумасшедшие послевоенные годы. Потом их
дорожки разошлись, и Рестон, добравшись сразу после открытия Восточного
фронта до Москвы, очень удивился, найдя в составе посольства Кевина
Тэлавера, да к тому же еще и в чине полковника. Оказалось, что тот все эти
годы работал в каком-то сугубо теоретическом отделе Пентагона, да к тому же
стал большим знатоком Восточной Европы и России, защитил диссертацию по
российской истории, овладел русским языком со всеми его жуткими склонениями
и наклонениями. Последнее обстоятельство наполнило Рестона черной завистью:
в который раз он уже приезжает сюда, русская тема и сделала, собственно
говоря, ему имя, а до сих пор не может связать десяти слов в отчетливую
фразу. Тэлавер, побрякивая кубиками льда в стакане, приблизился к обществу и
сел в глубокое кресло, выпятились вверх донкихотовские колени.
- Сталин пропал, - сказал он. - После той речи третьего июля, после
того, хм, библейского обращения к народу - "братья и сестры", видите ли, с
того дня о нем ничего не слышно, никто не видел его во внешнем мире, ужасно.
- Что же в этом ужасного, Кевин, позволь тебя спросить? - усмехнулся
Рестон. - Народ не видит своего дракона, некому приносить жертвы?
- Речь сейчас идет о другом, - возразил Тэлавер. - Так или иначе,
дракон оказался лидером этой великой страны, всей русской цивилизации. Для
миллионов людей он был символом могущества страны, и вот сейчас, когда
страна разваливается, символ исчез. У меня такое ощущение, что он просто
празднует труса, боится за свою шкуру. Это трагедия!
- А по мне, так эти "наци" и "больши" - одного поля ягоды. Я их
ничуть не жалею, этих "больши", - заскрипел Рестон. - Конечно, народ
страдает, но, если в результате развалятся обе преступные шайки, я не
заплачу.
- Прости меня, Рест (так они в Гарварде называли его, чтобы не
возиться с неудобным Тоунсендом, из которого при сокращении возникал то
"город", то "песок"), прости меня, но разница между "наци" и "больши"
все-таки есть. Увы, они не могут развалиться одновременно, а "наци" сейчас
стоят под Москвой, а не наоборот; в этом и есть разница.
В других креслах в это время дипломаты говорили о катастрофическом
положении на фронте. Джеффри Пэнн пересказывал содержание последних сводок,