"Сергей Тимофеевич Аксаков. Биография Михаила Николаевича Загоскина" - читать интересную книгу автора

никогда не жаловался и даже не любил, чтоб говорили и другие о каком-нибудь
человеке, неблагодарном ему за добро. Я сам, выведенный из терпения одним
таким господином, историю которого знал коротко, выразился о нем очень
жестко, будучи наедине с Загоскиным... Загоскин огорчился и взял с меня
честное слово не говорить никогда не только ему, но и никому о
неблагодарности лица, о котором у нас шла речь. Признаюсь, я был поражен
такой христианскою добротою. Загоскин во всю свою жизнь не сделал с
намерением никому вреда. Это несомненная истина. В пылу горячего спора, ему
случалось сказать о человеке, даже при лишних свидетелях, что-нибудь могущее
повредить ему; но когда горячность проходила, и Загоскину объясняли, какие
вредные последствия могли иметь его слова, которых он не помнил, - боже мой,
в какое раскаяние приходил он... он отыскивал по всему городу заочно
оскорбленного им человека, бросался к нему на шею, хотя бы то было посреди
улицы, и просил прощенья; этого мало: отыскивал людей, при которых он сказал
обидные слова, признавал свою ошибку, и превозносил похвалами обиженного...
Может быть, иным покажется это смешно, но высока эта смешная сторона. Будучи
вспыльчив от природы, Загоскин совсем не имел того раздражительного
авторского самолюбия, которым обыкновенно страдают писатели. Не только его
друзья и приятели, но всякий мог сделать лично ему какие угодно жесткие
замечания, и он принимал их всегда добродушно и спокойно, и готов был
сознаться в ошибке, если чувствовал справедливость замечаний. Он не выносил
только одного: если, нападая на Загоскина, задевали Россию или русского
человека - тогда неминуемо следовала горячая вспышка. Загоскин был рассеян,
и его рассеянность подавала повод ко многим смешным анекдотам: он часто клал
чужие вещи в карман и даже запирал их в свою шкатулку; сел один раз в чужую
карету, к даме, не коротко знакомой, и приказал кучеру ехать домой, тогда
как муж стоял на крыльце и с удивлением смотрел на похищение своей жены. В
другой раз он велел отвезти себя не в тот дом, куда хотел ехать и где
ожидало его целое общество; он задумался, вошел в гостиную, в которой бывал
очень редко, и объявил хозяйке, с которой был не коротко, но давно знаком,
что приехал прочесть ей по обещанию отрывок из своего романа; хозяйка
удивилась и очень обрадовалась, а Загоскин, приметивши наконец ошибку,
посовестился признаться в ней и прочел назначенный отрывок к общему
довольствию и хозяев и гостей. Рассеянность не оставляла иногда Загоскина
даже в делах служебных: он подал один раз министру вместо рапорта о
благосостоянии театра счет своего портного: министр усмехнулся и сказал:
"Ох, эти господа авторы". - Загоскин был не только рассеян, но и чрезвычайно
беспамятен, отчего так конфузился на сцене, что почти не мог участвовать в
благородных спектаклях, хотя иногда очень желал разделять со всеми эту
забаву, бывшую в большом ходу в Москве в 1820 годах. Особенно был смешон
один случай, который я расскажу, как характерную черту физиономии Загоскина.
В день рождения кн. Д. В. Голицына, которого, как человека, любили все без
исключения, был сделан ему сюрприз; Загоскин сочинил интермедию с куплетами
под названием "Репетиция на станции". Прозу писал он, стихи - А. И. Писарев,
а музыку - Верстовский. Это была веселая и забавная безделка; куплеты же
Писарева - прелесть: таких куплетов уже не пишут с тех пор, как он умер. В
интермедии Загоскин играл Загоскина, Писарев - Писарева, Верстовский -
Верстовского, нарядившегося старым хористом. Кроме них участвовали в пиесе
А. А. Башилов, Данзас и другие. Кто мог петь, тот пел куплеты, кто не мог -
говорил их под музыку; Загоскин не пел и должен был последний, как