"Сергей Тимофеевич Аксаков. Биография Михаила Николаевича Загоскина" - читать интересную книгу автора

сочинитель пиесы, проговорить без музыки свой самим им написанный куплет;
опасаясь, что забудет стихи, он переписал их четкими буквами и положил в
карман; опасение оправдалось: он забыл куплет и сконфузился; но достал из
кармана листок, подошел к лампе, пробовал читать в очках и без очков,
перевертывал бумагу, сконфузился еще больше, что-то пробормотал, поклонился
и ушел.

[Первое представление этой интермедии происходило в подмосковной кн. Д.
В. Голицына, где посетителей было не так много: тогда кое-как Загоскин
прочел свой куплет, и то принужден был взять его у суфлера и разбирать со
свечкой; хозяин и небольшой круг гостей смеялись: рассказанный же мною
анекдот случился при повторении интермедии в Москве, при многочисленной
публике, в доме Ф. Ф. Кокошкина.]

Занавес опустился. Когда актеры вышли в залу к зрителям, все окружили
Загоскина и спрашивали: "что с ним сделалось?" Он отвечал, что стихи
позабыл, а в карман ошибкой положил вместо куплета листок белой бумаги... -
Когда я спросил его о том же в свою очередь, Загоскин шепнул мне на ухо:
"так сконфузился, мой друг, что не мог разобрать своей руки: уж это я
выдумал, что будто положил в карман белую бумагу; только молчи, никому не
сказывай". Я и промолчал на тот вечер или на ту ночь, потому что ужин и бал
продолжались до утра. На другой день я рассказал секрет всем приятелям, да и
Загоскин с своей стороны сделал то же: разумеется, все посмеялись вдоволь.
Загоскин был постоянно весел в обществе и семейном кругу. Эта веселость
происходила от невозмутимой ясности простой его души, безупречной совести и
неистощимого благодушия; она невольно сообщалась другим и одушевляла всех:
понятно, как он был любим в обществе, в кругу родных и в семье. Веселость не
оставляла Загоскина даже в мучительной болезни; рассказывая о своих
страданиях, он нередко употреблял такие оригинальные выражения, что
заставлял смеяться окружающих и самого врача. Шуточное неконченное послание
в стихах к А. Е. Аверкиеву, которое будет напечатано в последней книжке
"Москвы и москвичей",

[Не знаю почему, книжка эта до сих пор не напечатана.]

показывает, до какой степени сохранились в Загоскине веселость и
спокойствие духа почти до самой кончины. Будучи сам неспособен не только к
чувству зла, но даже к минутному недоброжелательству, он никогда не
предполагал этих свойств в других людях. Лицемерия он не понимал совсем.
Множество ошибок и поучительных уроков не излечили его от доверчивости, и
ему всегда казалось, что он окружен прекрасными людьми.
Загоскин не получил в своей юности систематического, научного
образования: он учился сам и образовал себя впоследствии необыкновенно
обширным чтением книг. Имея ум простой, здравый и практический, он не любил
ни в чем отвлеченности и был всегда врагом всякой мечтательности и темных,
метафизических, трудных для понимания, мыслей и выражений. В прежнее время,
когда это направление было в ходу, он врезывался иногда, с русским толком и
метким русским словом, в круг людей, носившихся в туманах немецкой философии
и не только все окружающие, но и сами умствователи, внезапно упав с холодных
и страшных высот изолированной мысли, предавались веселому смеху.