"С.Т.Аксаков. Очерки и незавершенные произведения " - читать интересную книгу автора

мусье, старого капитана австрийской службы Морица Иваныча шевалье де
Глейхенфельда, и поручили им учить детей всем наукам и искусствам. Старая
француженка мадам де Фуасье, не знавшая никаких языков, кроме французского,
умела только ворожить на картах и страстно любить свою огромную болонку
Азора, у которого были какие-то странные черные, точно человечьи, глаза, так
что горничные девки боялись смотреть на Азорку. Шевалье де Глейхенфельд,
нидерландский уроженец, "Морс Иваныч", как его звала в доме прислуга, знал
основательно два языка - французский и немецкий, неосновательно - латинский,
да четвертый еще - составленный им самим из всех европейских языков и
преимущественно из польского и других славянских наречий, потому что капитан
долго служил в австрийской армии и много таскался по австрийским славянским
владениям. Вот образчик его речей на этом составном языке. Хотел ли он
назвать кого-нибудь глупым, он говорил: "Он има на свой глува шанки, ирбата
и слома", то есть он имеет в своей голове сено, траву и солому. Разговоры
называл говрианье, сказки - кишкерес, вора - двур, девушку - кобитка и пр.
Сверх того он был большой проказник, иногда называл барыню - баранина,
притворяясь, что не умеет различать этих слов. Так, например, один раз при
гостях за обедом, будучи недоволен, что мало осталось жаркого на блюде, он с
досадой отказался от него. Г-жа Болдухина, заметив это, в простоте души
обратилась к нему с вопросом: "Отчего, Мориц Иваныч, вы не взяли
жареного?.." - "Оттого, моя сударыня, баранина, - отвечал капитан, - что ту
нема кусок на мой густо". Г-жа Болдухина покраснела до ушей с досады, гости
расхохотались, у лакеев искривились лица от сдержанного смеха, а Морс Иваныч
с видом невинности начал допрашивать: не сказал ли он чего-нибудь смешного?
Кавалер де Глейхенфельд тоже ворожил, но по звездам, и составлял гороскопы,
влезая для наблюдения по ночам на колокольню. Странно, что, на смех здравому
смыслу, некоторые из его гороскопов впоследствии оказывались поразительно
верны. Разумеется, его считали колдуном и даже побаивались. Он очень любил
одного из сыновей Болдухиных, смуглого лицом мальчика, и называл его:
"Черный попа". Перед Наташей он благоговел.
Сначала ученье шло, казалось, хорошо; но года через два старики стали
догадываться, что такие учителя недостаточны для окончательного воспитания,
да и соседи корили, что стыдно, при их состоянии, не доставить детям
столичного образования. Болдухины думали, думали и решились для
окончательного воспитания старших детей переехать на год в Москву, где и
прежде бывали не один раз, только на короткое время. Впрочем, была и другая
побудительная причина к отъезду в древнюю столицу.
С половины лета начались сборы; старики не умели понять, что в Москве
нужно только побольше денег и как можно меньше народу. Они нагрузились
всякою всячиною, набрали кучу ненужных вещей, запасов и людей; разумеется,
за все это они дорого поплатились.
В последних числах сентября, еще в хорошую, или по крайней мере
сносную, осеннюю погоду, довольно рано поутру выехали из села Болдухина две
кареты, две коляски, несколько кибиток и телег, навьюченных донельзя. Весь
этот обозище отправлялся на своих доморощенных господских лошадях, числом не
более, не менее на тридцати семи конях. Не успели отъехать и пятнадцати
верст, как семилетний мальчик Петруша, старший из сыновей Болдухиных,
фаворит и баловень Варвары Михайловны (так звали г-жу Болдухину), которого
повезли уже нездоровым, в надежде, что дорогой будет ему лучше, - так
разнемогся или по крайней мере так расплакался (ехать в Москву ему не