"С.Т.Аксаков. Очерки и незавершенные произведения " - читать интересную книгу автора

хотелось), что испуганные родители решились воротиться домой.
В селе Болдухине общее удовольствие по случаю отъезда господ в Москву
на долгое время находилось в самом разгаре. Многочисленная дворня, проводя
до околицы своих помещиков со многими вздохами и слезами, толпою
возвращалась домой, рассуждая между собой, зачем уехали бары в Москву.
"Видно, денег некуда девать, - говорил, хрипя от одышки, старый ключник Иван
Маркыч, - ну, чего не видали в Москве? Ну, где им найти житья лучше, как в
Болдухине?" - "Это все она, - подхватила молодая смазливая прачка, сосланная
недавно за что-то из горничных в людскую стирать белье. - Барин бы век не
выехал из деревни; это все ей, барыне, не сидится дома, она же и дочку
подбила". - "Ну, где тебе, глупой бабе, это разуметь, - возражал старый
буфетчик, купленный лет за десять Болдухиными. - Можно ли прировнять
московскую жизнь к вашей? Здесь глушь, Азия, татары, черемисы да вотяки.
Кого здесь увидишь? А там, на Москве у нас, церквей божиих не сочтешь;
енералов и всяких важных господ видимо-невидимо, а к тому же и деток надобно
обучать..." В таких-то приятных и поучительных разговорах дошла дворня до
своих изб, клетей и амбарушек и, разбившись на кружки, принялась пировать на
свободе. Хотя помещики были люди не строгие, а добрые и даже слабые, но все
как будто гора у всех свалилась с плеч и всякий строил в голове планы, как
бы сначала повеселиться, а потом повыгоднее проводить свое досужее время.
Вдруг какой-то зоркий мальчишка заметил показавшиеся на горе высокие
экипажи; их сейчас узнали, и тревожная весть: "Господа воротились" - как
молния пронеслась по всем людским, избам, ткацким, столярным, прачечным, - и
везде сделалась большая суматоха. Кто мог, побежал навстречу, а кто не мог -
те попрятались, наказав отвечать господам, если спросят: что приказчик
уехал, дескать, по хозяйственным господским надобностям в соседнюю деревню,
что ключник угорел в бане, старый буфетчик отлучился поохотиться с острогою
за рыбою верст за шесть, И пр. и пр.
Но все опасения были напрасны и все предосторожности не нужны. Хозяева
воротились в таком смущении, что не обратили ни на кого ни малейшего
внимания. Смущение происходило оттого, что старик Болдухин (в самом деле
неохотно ехавший в Москву) сказал наотрез своей супруге и дочери при решении
воротиться домой, что, по выздоровлении Петруши, хотя бы оно и через неделю
последовало, поздно будет пускаться в такой дальний путь; что в октябре уже
не езда на своих по проселочным дорогам и что ехать надо будет уже по зиме.
Из этого вышел горячий и неприятный спор, и все воротились очень невеселы,
особенно мать и старшая дочь Наташа, шестнадцатилетняя необыкновенная
красавица. И матери и дочери, по каким-то неведомым, инстинктивным причинам
очень хотелось в Москву, и, войдя в дом, прошли они прямо в спальню г-жи
Болдухиной и принялись обе плакать.
Экипажи оставили у лакейского подъезда и у девичьего крыльца; лошадей
приказано было отложить, а лакеям и горничным выбирать из карет и повозок
только необходимое для ночлега, из чего можно заключить, что барыня
надеялась на скорое выздоровление Петруши. Кучер Трофим, выпрягая коренных
из четвероместной кареты, крепко сердился на форейтора Сидорку: "Счастлив
ты, собачий сын, что воротились, - говорил он хриплым басом. - Я бы на
первой кормежке нагрел те спину. Вишь как упарил подседельную! Разве я те не
кричал: держи, не давай натягивать постромок?" - "Да кто ее, дядюшка,
сдержит? - раздавался пискливый и плаксивый голос форейтора. - Ведь ты сам
знаешь, какова она в голове-то крепка; все руки вытянула..." - "Я те вытяну.