"Питер Акройд. Дом доктора Ди " - читать интересную книгу автора

глаза толпы, и люди уже едва замечали над этой блистающей сферой
бесконечное множество ярких огней, льющих свои лучи вниз, на сцену. То
были неподвижные звезды, кои всегда одинаково отстоят друг от друга и не
могут ни сблизиться, ни разойтись ни на йоту. И в тот же миг раздалась
более громкая и звучная музыка, harmonia mundi "Мировая гармония (лат).",
подобная самому перводвигателю, что предвосхищает собою все сферы; после
чего, когда перед ними возник сей великий образ, в рядах зрителей
распространилось сладостное благоухание. Образ - нет, не образ, но символ.
О, картина небесного мира, уменьшенная в неизмеримое число раз! О,
двояковыпуклое стекло, благодаря коему мы можем лицезреть на земле все
пропорции и чудеса рая! И вот тогда с раскрашенного свода вселенной
спустились три парящие в воздухе фигуры (их удерживали невидимые глазу
железные цепи) в царственных облачениях из белого, черного и красного -
они символизировали собою астрологию, натурфилософию и оптику, кои
помогают нам узнать тайную суть природы. Потом на все пала завеса тумана и
тьмы, и представленье окончилось.
Засим послышался гул голосов, точно в амбаре загудели целые рои мух.
Были такие, что сидели молча, не в силах объять разумом увиденное; прочие
же со всем пылом обсуждали достоинства механизмов, декораций и тому
подобное.
"Здесь нет ничего нового, - изрек один. - Все это лишь
замаскированное старье. И почему только он мусолит старые фабулы, когда
настоящее предлагает столько интересных тем?"
"Новомодные штучки, - сказал другой, - а что в них проку? Как будто
новизна что-то значит".
"Словно в краю вечных льдов, - сказал третий. - Нет человеческих
деяний и страстей, могущих тронуть нас".
Иные же лишь потягивались, да вздыхали, да пялились на своих
товарищей рядом. Я стоял сзади, склонив голову, в черной бархатной накидке
и черной мантии, уподоблявших меня почтенному служителю церкви. Я не
промолвил ни слова, однако все примечал, и мое сердце уходило все ниже и
ниже: для чего готовил я свое зрелище, по завершении коего большая часть
зала принялась зевать и чесать в затылках, словно вовсе ничего не увидя? Я
распахнул перед ними сокровенные глубины ведомого мира, но небесные сферы
были для них не более чем детскими цацками, трюкачеством и обманом, ровно
ничего им не говорящими. Неужели истинное знание всегда достигается лишь
таким путем? Я, потративший столько сил на подготовку этого редкостного
зрелища, был удостоен едва ли не меньшего внимания, чем какой-нибудь
старый лгунишка-математик, на чьи рисунки глядят мельком один раз, а потом
забывают. Да, я творил чудеса, но воистину нет дива большего, нежели
глупость и забывчивость тех, кто населяет сей мир.
Натаниэл Кадман подошел ко мне, глупо улыбаясь, что делало его
похожим на плутливого уличного мальчишку.
"Вот моя рука, - сказал он. - Возьмите ее. Клянусь Богом, сэр, я
люблю вас. Я не любил бы вас сильнее, будь вы даже наследником целого
королевства". Я поклонился ему. "Дабы выразить свои чувства словами, мне
не хватило бы и тысячи лет..."
Но тут его хлопнул по спине другой бездельник, и он мигом замолк.
"Так это он? - спросил подошедший. - Это и есть твой умелец? Тот самый
доктор?"