"Питер Акройд. Дом доктора Ди " - читать интересную книгу автора

братьями (оба они теперь покоятся в земле), но родители понимали мою
любовь к уединенности и преподнесли мне ларец с замком и ключом, где я
хранил не только одежду, но и книги. Был у меня и ящичек, в коем я прятал
свои записи и многочисленные стихи собственного сочинения - отец рано
обучил меня письму.
Я вставал в пять часов утра и спешно ополаскивал лицо и руки, слыша
зов отца: "Surgite! Surgtie!" "Подъем! Подъем! (лат.)." Все домашние
молились вместе, а затем он отводил меня в свою комнату, где я упражнялся
в игре на лютне: мой отец неустанно пекся о том, чтобы я овладел
мастерством музыканта, и благодаря ежедневным занятиям я весьма преуспел в
пении и игре на различных инструментах. К семи мы собирались за общим
столом, на котором уже стоял завтрак - мясо, хлеб и эль (в ту пору
называемый пищею ангелов); после трапезы я садился изучать правила
грамматики, стихотворной импровизации, толкования иноязычных текстов,
перевода и тому подобного. Моими товарищами по детским играм были Гораций
и Теренций, хотя уже тогда я питал глубокий интерес к истории своей страны
и начиная с ранних лет искал подлинной учености, а отнюдь не пустых забав.
Однако вскоре настало время подыматься в иную сферу, и в месяце
ноябре года от Рождества Христова 1542-го отец отправил меня в Кембридж
для занятий логикой, при посредстве коей я мог бы и далее овладевать
высокими искусствами и науками. Тогда мне было около пятнадцати лет, ведь
я появился в сем мире тринадцатого июля 1527 года..."
"Рождение ваше, - весьма внезапно заметил Бартоломью Грей, - угодило
не на свое место, ибо ему надлежало быть в начале повествования. Любовь к
порядку есть такой же неотторжимый признак тонкого ума, как и способность
открывать новое. Уж конечно, столь искушенному ученому это должно быть
известно?"
Я пропустил его дерзость мимо ушей и продолжил, рассказ. "Почти все
эти годы я так рьяно стремился к знаниям, что неизменно соблюдал один и
тот же режим: спал еженощно лишь по четыре часа, два часа в день отводил
на еду и питье, а все прочие восемнадцать (за исключением времени,
потребного на молитву) тратил на чтение и научные штудии. Я начал с логики
и прочел "De sophisticis elenchis" и "Topic" Аристотеля, а также его
"Analytica Prioria" и "Analytica Posteriora" " "О софистических
опровержениях", "Топика", "Первая аналитика", "Вторая аналитика" (лат.).";
но моя жажда знаний была столь велика, что вскоре я обратился к другим
ученым трудам как к источнику чудного света, коему суждено сиять вечно и
никогда не померкнуть. Меня нимало не соблазняли развлечения моих
товарищей по колледжу; я не находил радости в попойках и разврате, костях
и картах, танцах и травле медведей, охоте и игре в шары и прочих
бессмысленных городских увеселениях. Но хотя я терпеть не мог шаров и
примеро "Старинная карточная игра типа покера.", у меня была шахматная
доска и кожаный мешочек с фигурами; я передвигал их с клетки на клетку,
вспоминая свою собственную судьбу вплоть до сего мига. Я брал фигуры,
выточенные из слоновой кости, поглаживал их пальцем и размышлял о том, что
монархи и епископы "Шахматный слон по-английски называется епископом
(bishop)." - не более чем муравьи для человека, могущего предсказать их
перемещения.
Спустя семь лет я получил степень магистра искусств, а почти сразу же
после того покинул университет и перебрался в Лондон, дабы продолжить свои