"Михаил Айзенберг. Ваня, Витя, Владимир Владимирович " - читать интересную книгу автора

крепыш. Христианин, - отвечает христианин, он ведь христианин. - И что? И
куда едете? И к кому? А можно я вас до вокзала провожу?" Проводил и посадил
на поезд. Вот поезд трогается, а крепыш вдруг обнял христианина, притянул
так по-братски и шепчет: "Что же ты дрожишь, дурачок?".
- Пашу очень шокировал отец Алипий, - рассказывал Иван, - как он
затворяется, а когда отходит, - стреляет с балкона в ворон из стартового
пистолета. Или, высунувшись из окна, разговаривает с толпой
старушек-просительниц: "Сохнут, сохнут еще, сохнут". В смысле - деньги
только что напечатал, и они еще сохнут. А Пашу он спросил: "Какое из
художеств по чину первое?". Тот смутился и не смог ответить. Но ему все
равно дали рекомендательное письмо в Уфу к владыке, который тоже кончал
архитектурный институт. Паша был счастлив, но потом ему сказали: "Только
нужно сговориться с уполномоченным". А тот сразу завел разговор об уфимской
прописке и о том, что "ездют разные, владыку беспокоют"... А в Вербное
воскресенье Алипий угощал нас, не понимая чем, что кухарка поставит.
"Коньяк! Двадцать пять рублей! - и с задержкой перед моей рюмкой: - Будешь?
Ну?" - "Если благословите, святой отец". - "Да? Так?" - и наливал.
...Когда как следует начитаешься этих святых книг, начинает казаться,
что и ты святой. Тогда я и начинаю пить - чтобы войти в контакт с самим
собой...
...Есть в монастыре один старообрядец, старик-иконовед. Говорит:
"иконки", "лики". Рубит дрова и возит их на детских саночках, старается
протаскать подольше, увеличить путь. Нет, все-таки я живу среди каких-то
ватных чучел. Все наоборот: теперешний отшельник - это человек, который все
приемлет. Мотылек. Асаркан - вот он-то и есть аскет... Ах, как я тоскую по
блестящим людям! Есть что-то в дендизме. Денди не человек, проводящий
пятнадцать часов перед зеркалом для получасового раута, а тот титулованный
немец, что расставлял слуг с кисточками разной длины - а на кисточках пудра
разного цвета и запаха - и проходил быстрым шагом через весь ряд.
...Отношение к Богу, как к газете "Правда". Читаешь: "наступление
патриотических сил". Ну да, знаем мы это наступление! "Паника в Сайгоне" -
ну да, там уже пять лет такая паника. "Бойцы народного фронта на подступах к
столице" - какие там еще подступы! И вдруг: "Сайгон пал". Это что же
выходит, все правда? Да нет, нет же. Просто правды нет никакой.
Мы виделись не ежедневно, может быть, не так уж часто, но этот разговор
он шел постоянно, непрерывно. Менялись только декорации. Вокзальный буфет,
где торгуют пивом и особыми ночными сардельками. Милиционеры у стойки и их
потенциальные клиенты с дальних столиков удивленно смотрят на двух молодых
людей, оживленных не к месту и не по времени. Световое табло в конце зала
показывает 2.45. Почти слышно, как гудят неоновые лампы разноцветных
указателей.
- И все-таки у Олеши это не могут быть только фразы, записанные на
клочках: там начисто отсутствует неряшливость.
- Вот именно. Фраза обкатывается, когда некоторое время нет возможности
ее записать. Но при этом она замыкается в себе.
- Это верно, но ты исходишь из своего опыта, а я из своего. У
алкоголика не может быть ясности на долгий период, но есть навязчивый,
повторяющийся ритм, то есть интонация, в которую закладываются все равно
какие, даже случайные слова. Это я и называю неряшливостью.
- А вот каламбуры всегда сами по себе и все разрушают. Выдь на Волгу