"Михаил Айзенберг. Ваня, Витя, Владимир Владимирович " - читать интересную книгу автора

Чейн-Стокс раздается?
- Здорово. А мне сегодня в полусне пришло такое: как интересно мы
устроены, у нас есть верхние веки, нижние веки, но есть и средневековье. Но
это звучит только в потоке, вместе с концепцией "Войны и мира", а ее я
сейчас не могу пересказать в силу событийных условий. Там есть определение
Наташи Ростовой, в которое "все втекает". Короче, мы читаем не то, что он
писал, а когда перечитываем, знаем, что мы перечитываем. И никуда от этого
не денешься... Есть у Толстого хрестоматийный кусок про наступление весны:
на три дня все покрыл туман, и что-то там происходило, передвигалось,
менялось... Вот и со мной так. Что-то происходит, - я не знаю что. Надо мной
кружит беда. Бывает так, ночью, на даче особенно: где-то со звоном
разобьется стекло, и потом уже невозможно заснуть... Одно дело, когда ты
знаешь, что несчастье суть жизни, и другое - когда вот, уже, это происходит
с тобой. И когда мы шли там по Швивой горке, и я слова не мог сказать от
такой тоски, что ребра потрескивали, - это и была жизнь. Теперь я
разговорился, и все ушло, исчезло. Там я тянул сеть, как рыбак, задыхаясь от
тяжести улова, и вот она снова пуста. Только там чувствуешь тяжесть и
полноту жизни, но писать невозможно, а когда возможно - о чем писать? Как
раз наполненность собой и невозможно вынести. А при отношении к жизни, как к
чужому, возможен эксперимент. Кто там делал себе прививку?
...Я не считаю, что водка - это болезнь. Это не то, с чем я хотел бы
расстаться. Это часть меня, это не струпья. Водку мне заменить нечем, по
крайней мере сейчас. Только она дает мне некоторые пороговые состояния,
приближающие к тому, что можно назвать "реальностью". Реальностью по Сартру
"тоска, тошнота"... Доктор спросил меня: "Но ведь вы хотите что-то понять,
как же вы сами разрушаете свой единственный инструмент - свой интеллект?".
Да, так. Да, это эксперимент с открытым финалом. Или - или...Понимаешь,
жизнь как чужая лодка. Лодка плывет, но не ты в ней хозяин. Перевернется -
ну, что ж, хозяин не ты.
- Вы новый Ванин товарищ? - спросила его мать при знакомстве. - У Ивана
много товарищей, но хороших людей среди них мало.
Низенькая седоватая женщина смотрела на меня строго и подозрительно.
Только что был телефонный разговор с отцом: "Да, приехал. Ничего, все в
порядке. Он женится. Что "ерунда"? Женится, я тебе говорю".
Изредка она мне звонила, спрашивала, не у меня ли Иван. Или так: "Это у
вас он был вчера? Что же у вас там происходит? Он даже раздеться не смог". Я
пытался объяснить, что ничего бы не изменил, отказавшись, но как это
скажешь, какими словами? "Ваш сын все равно пил бы, только в случайной
компании или один". Так, что ли? Прошло много лет, прежде чем мы понравились
друг другу. Впрочем, нет: мне-то она нравилась с самого начала, несмотря на
строгость и хмурую прямоту. (Может, поэтому и нравилась.)
Но настоящая паника начиналась, когда он, совершенно пьяный, куда-то
исчезал, убегал. С каждым годом все чаще и все изобретательнее. Однажды
хватились: где Иван? Нет Ивана. Никакого Ивана Ивановича. Дверь по
техническим причинам открыть не мог. Оказалось, выпал с балкона, не нарушая
мирного течения праздника. Это был второй этаж, но мог быть и двенадцатый,
если бы пошли в другую квартиру. Морозов тогда сказал: "Я должен учиться у
Вани великой скромности поведения".
О причинах побегов можно было только догадываться. Что-то выяснялось
потом, что-то он рассказывал сам.