"Акрам Айлисли. Над Курой, в теплых лесах" - читать интересную книгу автора

доме - он мысленно представил себе комнату - кровать стоит, как стояла,
самовар на своем обычном месте, ниши для посуды, балки под потолком,
занавесочки. Все, как было. Нет, что-то изменилось, он только не мог сразу
сообразить что. Снова представил себе коридор, потом комнату и вдруг понял:
брезента раньше не было. Раньше пол был застлан паласами, у них было три
паласа, как раз на весь пол, теперь на полу брезент; еще лимон у них был
тогда; на подоконнике, где сейчас горшочки с цветами, стояло лимонное
деревце.
Крытые черепицей дома. Какие они прочные, надежные, основательные! А
деревья-то - на миллион километров запустили свои корни в землю, за самую
середку уцепились, попробуй-ка, сдвинь их с места! И накидка на подушках, и
салфетка на самоваре - все грузное, тяжелое, недвижное, как доска для теста,
как ванна, как медный таз, и в глазах у нее та же тяжесть. Она везде, эта
непонятная тяжесть, она душит, давит со всех сторон. И вдруг его как
ударило: здесь не было этих шести лет - вот в чем дело! Потрясенный этой
мыслью, Кадыр сразу обмяк, обессилел, грудью навалился на перила и повис на
них словно неживой...
Не поймет Салтанат, не поймет, что он уже не тот, не сможет понять,
потому что сама все та же. Потому что здесь не было этих шести лет...
Кадыр посмотрел вдаль за деревню, где начинался лес - вечерние сумерки
уже спустились на него. За лесом Кура, но Куру отсюда не видно; на том краю
неба багровеет туча облаков. А тогда облаков не было, когда она все
поглядывала в ту сторону.
Кадыр отошел от перил и снова начал ходить по айвану, чуть не плача от
злости и бессилия: "А вдруг ей взбредет в голову, вдруг в Куру кинется?!
Господи, боже мой! И чего меня сюда принесло!.. Ладно! Как приехал, так и
уеду!.."
Она не за водой ушла, это Кадыр точно знал: за водой так не ходят; но,
может, она у своих, у нее ведь старики были: отец и мать. "Хоть бы к своим
ушла!.. Да, конечно, к своим, куда ж ей еще идти?.."
Выходить из дому Кадыр не хотел, повидать никого не стремился. Осиротел
он еще в детстве, и у него было здесь лишь несколько дальних родственников;
одни от него отказались - непутевый, никчемный парень, кому он нужен
такой, - других он сам знать не хотел, потому что тогда это был совсем
другой Кадыр, и тот Кадыр односельчан и за людей не считал: улитки, черви,
гады ползучие... Напившись, он им прямо в глаза говорил: "Черви вы, гады
ползучие, улитки! Залезли в свою скорлупу, ползаете и довольны! Водку не
пьете? Деньгу копите! Драк не затеваете? Повредить себя боитесь! Вы и
богу-то не молитесь, подмазываетесь к нему, чтоб и на том свете местечко
потеплей, выделил! Так и сдохнете, на брюхе ползая, околеете, как собаки!.."
Дома, пиявками присосавшиеся к горе... Деревья, на тыщу километров
запустившие в землю корни... Они тут с сотворения мира, эти приземистые,
крепкие дома, и простоят до его скончания. А как доставалось им от Кадыра,
тем, кто живет в этих домах, крепко он им насолил! И не только хозяевам
домов, и богам их, и пророкам! Да что там боги-пророки - и дочерям и женам
доставалось! Ему ничего не стоило высунуться на полном ходу из кабинки и
сорвать платок с какой-нибудь девицы; он мог наехать на почтенного аксакала,
швырнуть песку в ведро с ключевой водой, скорлупу туда бросить, окурок.
Допекал он их, крепко допекал, случалось, и кулаки в ход пускал... Так ведь
это когда было-то. Шесть лет назад!.. Мальчишкой был. "Шесть лет. Шесть