"Акрам Айлисли. Над Курой, в теплых лесах" - читать интересную книгу автора

лет... Шесть лет..."
Приехал в надежде на эти шесть лет, а теперь с каждой минутой все
тверже убеждался: здесь-то их не было. И то, что за человека его не считают,
что поздороваться никто не пришел, что Салтанат воду свою придумала, ничего
так не мучило Кадыра, как сознание, что здесь не было этих шести лет...
Мальчишки убежали и не вернулись. Растолковали им, кто он есть, этот
Кадыр! Вор, хулиган, бандюга, тюрьма по нему плачет! К дому не подходите, у
ворот не играйте, яблоки у него не рвите. Наслушались ребята и испугались.
Испугались и не прибежали больше.

Те же дома, те же деревья. Кое-где уже светятся окна, освещая мощные
кроны. Интересно, там под крышами знают уже, что он приехал? Знают, все они
знают... Ладно. Пускай не приходят, пускай видеть не хотят. Одного бы не
делали: не учили бы вот этих самых ребятишек, что возле калитки прыгали,
хулиган, мол, он, бандит, ворюга... Стоило Кадыру взглянуть на крыши и
представить себе, как они сидят там, толкуют о нем, ребятишкам рассказывают,
он сникал, не оставалось у него ни сил, ни надежды.
Ноги отказывались держать. Кадыр сел на полу перед окошком и уронил
голову на колени, на голые доски сел.
Тот последний день перед уходом Кадыр помнил плохо. Он пришел домой
пьяный. Даже и не пришел, Касум его приволок, втащил в комнату. Что в ту
ночь было у них с Салтанат, Кадыр не помнил. Но он хорошо знал: пьяного его
особенно сильно влекло к ней, хотелось целовать, ласкать ее, играть с ней,
как с ребенком. В такие минуты его почему-то сводили с ума ее волосы, он
распускал тугую толстую косу, разбрасывал волосы по подушке, целовал их,
зарывался в них лицом, плакал. "Мамой от твоих волос пахнет! Понимаешь,
мамой моей! Моешь - пахнет, не моешь - пахнет! Почему это, Салтанат?!" Он
целовал ее волосы, плакал и снова целовал... Но именно в такие минуты
Салтанат была с ним особенно резка, отталкивала, гнала, все делала, чтоб
только не допустить до себя; ссоры их чаще всего с этого и начинались.
Случалось, что Салтанат среди ночи уходила к отцу, а Кадыр или сразу,
наутро, или к вечеру, а то и через неделю, через две, шел и приводил жену
обратно. Может, в ту последнюю ночь, перед уходом в армию, он выкинул
что-нибудь такое, чего не забыть, не простить? Нет, не вспомнить ему - как
отшибло. А вот следующий день весь перед глазами. Раннее утро. Лесная
дорога. Деревья, будто ему назло, даже красивее, чем всегда: свежие, чистые,
словно их кто промыл, каждый листок так и светится... До самой Куры, до
парома, шли они зеленой-презеленой лесной дорогой. У него разламывалась
башка, его мутило, и словно именно потому, что у него разламывалась башка, и
его мутило, лес был такой прекрасный, а деревья такие нарядные, такие
счастливые. То ли потому, что ломило голову, то ли потому, что идти на
действительную, Кадыр был в то утро злой как черт. Но говорили они тихо,
очень тихо, чуть не шепотом - это он прекрасно помнит. Странное дело - он
запомнил даже, где, под каким деревом, сказано было каждое их слово.
- Ну, радуешься, что ухожу?
- Нет.
- Ты правду скажи, я ведь всерьез.
- А сам-то как думаешь: радуюсь или не радуюсь?
- Радуешься!
- Ну, раз все равно знаешь, я скажу тебе. Все скажу! Любая на моем