"Акрам Айлисли. Не ко времени весна" - читать интересную книгу автора

человеком, собакой надо быть. Положим, косят женщины с подростками клевер
этот или траву; пекло, весь день на солнце, запрети им персик сорвать или
абрикос; да она, если днем и не съест, все равно вечером сорвет, домой
снесет ребятишкам. И потом, хочешь деньгу иметь - на рынок тори дорожку. А
Гариба убей, не будет он торговать на базаре. Да и на кой ему? Дом есть (он
еще до армии построил, тесть подсобил), корова имеется, куры... Из своего
сада фрукты продать по сходной цене, тоже, глядишь, две-три сотни. Опять же
Сусанбер шелкопряда выкармливает; тут, если без обмана, до тыщи в год
заработаешь. Деньги, что за прошлый год получены, до сих пор у нее лежат.
(Он, когда пришел из армии, разнежился как-то раз, разомлел, ну у него и
выскочило: в Ленинград, мол, тебя свезу. С тех пор Сусанбер каждый год
деньги свои откладывает: все надеется поехать - повидать места, где Гариб
служил.) Летом-то он и сам верит, что свезет жену в Ленинград, а как зима,
не хочется чего-то с места трогаться. Ну, а денежки понемножку расходятся:
туда, сюда... Двое парнишек у них растут - Сусанбер их одного за другим
родила. Гариб еще и в армии не был. А сейчас, видно, кончилась щедрость
божия, пять лет уже не рожает... В общем, с мельницей - это он правильно.
Во-первых, никто над душой не стоит, не помыкает... Второе - круглый год при
деле, с тоски не сдыхать в этой чайхане. А главное - хлеба настоящего поедят
люди. Конечно, пылища на мельнице, в муке с головы до ног... Только ведь
покойный дядя Машдислам сорок лет эту пыль глотал, а мужик был - дай бог
каждому: в девяносто лет сидит, бывало, чаек попивает да о бабах толкует...
Будешь ты о них толковать, если здоровья нет?! А у Джумшида этого сгниешь в
чайхане от безделья!..
Словом, пока ехали за жерновом, Гариб окончательно убедился, что самое
подходящее для него занятие - быть мельником, как дядя Машдислам...
Но жернов-то не ждал его, не лежал готовенький. Крыша обрушилась,
завалилось все, хорошо еще, дежа выручила - накрыла, уцелел под ней камень;
выяснилось это, правда, лишь тогда, когда они, добыв в деревне лопаты, часа
четыре провозились в развалинах... Откопали, присели на бережке, закусили,
потом взяли две крепкие доски, положили, дядя Мирали уже стучал клюкой по
жернову и, не выпуская изо рта трубку, похваливал покойного
армянина-каменотеса.

Не иначе, сам бог помогал Гарибовой затее. А так - с чего бы дяде
Мирали в eго-то годы с утра до вечера крутиться на мельнице? Он даже к
начальству ходил - пускай, дескать, будет по закону - скажут еще потом, что
Гариб самочинно все устроил.
Дело мельничное дядя Мирали понимал до тонкостей. Не успевал Гариб
наладить одно, дядя Мирали указывал ему на следующие неполадки. Дом его был
в пяти шагах, но старик другой раз и поесть туда не ходил - с собой
приносил. Ну, и понятное дело, первая мука, смолотая новым жерновом, была из
того ячменя, что дядя Мирали купил для своих кур.
День этот был для Гариба, может, самым счастливым в жизни. Сусанбер
пришла с утра пораньше; убрала старую мельницу, как невесту: стены были уже
побелены, окна и дверь покрашены, она все вымыла, подмела земляной пол,
табуретку принесла, цветок в горшочке поставила... Точь-в-точь как у
покойного дяди Машдислама, кошма на полу, самовар... Гариб даже нарочно не
провел электричества, а добыл старую керосиновую лампу и повесил ее на
толстый, бог знает с каких пор торчавший в стене гвоздь. Он пил чай, а дядя