"Акрам Айлисли. Деревья без тени" - читать интересную книгу автора

без ума. Из-за Вильмы он выкидывал такие фокусы, что можно было подумать:
спятил. Его сдерживал лишь страх перед Элаббасом; Элаббас предупредил
заранее: "Если кто положит на нее глаз, морду набью!" Вот бедному Исмаилу и
приходилось играть роль, не соответствующую ни внешним, ни внутренним его
данным, - роль трагического героя.
Мы с Элаббасом с первого курса жили в одной комнате, и я точно знал,
что сам он на Вильму видов не имеет. Просто оба они выросли в детдоме, и
Элаббас считал своим долгом опекать девушку. То обстоятельство, что сама
Вильма давно уже любит Элаббаса, Исмаил то ли не знал, то ли знать не хотел.
Ведь Элаббас был лет на десять старше нас - старик! Получив от девушки
очередной отказ, Исмаил несколько дней расхаживал с трагическим видом...
Хотя настоящих сирот среди нас лишь двое: Элаббас и Вильма - у нас с
Мазахиром только отцы погибли, а у Гияса с Исмаилом родители были
живы-здоровы, - всех нас шестерых на факультете звали "приемышами"
Тахира-муаллима. С первого курса Тахир-муаллим выделил нас из сотен
студентов и все пять лет не выпускал из виду. Тахир-муаллим считал, что из
каждого выпуска филфака в Баку непременно должны остаться человек пять
"деревенских" - "для очищения свежей струей застоявшейся филологии". Он
намеревался устроить нас в Баку. Было уже примерно известно: Вильма и Гияс
пойдут почасовиками, она - на русское, он - на азербайджанское отделение,
меня и Элаббаса. Тахир-муаллим прочил в аспирантуру, Мазахир, взяв тему,
должен был остаться лаборантом при кафедре, Исмаила предполагалось устроить
в редакцию.
Все это Тахир-муаллим должен был вот-вот решить с ректором, но ректора
срочно вызвали на какое-то совещание, а Тахир-муаллим уехал на двенадцать
дней в Шушу. "Передохну малость и вернусь. Значит, не трепыхаться, сидеть,
ждать. Все будет в порядке". Он сказал это нам на вокзале, уже садясь в
поезд. Всю эту неделю мы не заходили в университет. В некрологе было
сказано, что Тахир-муаллим умер три дня назад...
Элаббас все еще пребывал в прострации. Лишь в глубине его глаз можно
было приметить движение: они то прояснялись, то снова их застилал мрак. Гияс
неотрывно смотрел в окно. Исмаил копошился в углу, складывая в чемодан свои
вещи. Поднялся, взял чемодан и торжественно направился к двери...
- Прощайте! - произнес он вполголоса. - Домой поеду. Чего здесь
торчать? Баку без Тахира-муаллима - не Баку! А деревни бояться нечего.
Напишу вам из дому...
Мы не тронулись с места. Гияс все так же стоял у окна. Мы с Мазахиром
переглянулись: трудно было представить себе, что Исмаил вот так вдруг решил
взять и уехать.
Исмаил помахал нам и вышел...

- Что ж теперь будет?
Кажется, Гияс спросил самого себя, таким голосом человек говорит только
сам с собой. Или во сне. Гияс иногда говорил по ночам, и у него был точно
такой голос. Но Мазахир, видно, только и ждал, чтоб кто-нибудь заговорил,
пусть во сне, пусть из гроба - любитель поболтать, он уже изнемогал от
молчания.
- Уж если такое случилось, что может быть хуже? Мазахир встал и,
заложив руки за спину, принялся расхаживать по комнате. - Умер
Тахир-муаллим. Кто нас теперь будет устраивать на работу? А?