"Джонатан Эйклифф. Матрица смерти " - читать интересную книгу автора

сложное для восприятия категорически запрещалось.
Ян и Генриетта приходили ко мне почти каждый день. Генриетта приносила
книги, а я дал ей несколько уроков гэльского языка, чем немало веселил мать.
Я не рассказывал о том, что пережил, да меня никто и не расспрашивал.
Отметины на моих руках и лице быстро зажили и к концу второй недели исчезли.
К этому времени я начал совершать короткие прогулки в компании с
матерью. Она никогда раньше не бывала в Эдинбурге, и я показывал ей местные
достопримечательности, хотя скоро стало ясно, что знаю их почти так же мало,
как и она. Сначала мы чувствовали себя друг с другом несколько натянуто. Мы
никогда раньше не были близки, не разговаривали о чем-то важном. Беседы наши
во время прогулок были обрывистыми, формальными. Если разговор сворачивал на
запретную территорию, мы тут же обрывали фразу, как будто по обоюдной
договоренности, и начинали обсуждать архитектурные достоинства зданий, мимо
которых шли.
Несколько раз мы ездили на автобусе в Ботанический сад. Мать никогда
еще не видела тропических растений, кактусов, пальм высотой с дом. Мы ходили
по стеклянным оранжереям, вдыхали горячий влажный воздух, и она немного
расслаблялась. Однажды, когда мы сидели возле пруда с лилиями, она
рассказала мне о человеке, которого любила до отца. Он погиб, катаясь на
лодке. Она никогда не говорила о нем с отцом, да и вообще ни с кем. Так мы и
сидели вдвоем, каждый со своим горем, впервые разделив хранимый долгие годы
секрет.
- Приезжай домой на Рождество, Эндрю, - сказала мать. - Здесь тебе
будет одиноко. В прошлом году мы по тебе скучали. Нам тебя недостает.
Я и забыл о Рождестве. Двумя неделями раньше я бы с ходу отказался от
приглашения. Дело вовсе не в том, что я не любил Сторноуэй или не был
привязан к родителям, просто тогда я в них не нуждался. Ну, а в чем же я
тогда нуждался? Действительно, остаться на Рождество в городе одному, без
друзей... Я сказал, что поеду с ней домой.
На следующей неделе мы уехали. Доктор Маклин заявил, что мне можно
пуститься в дорогу, добавив, что Рождество дома будет для меня лучшим
лекарством. Отец встречал нас в аэропорту, и в тот вечер за обедом мы
сидели, как старые друзья. Я и не думал, что мне потребуется компания, но к
концу вечера я почувствовал, что ко мне вернулись части души, которые, как
мне казалось, я навсегда утратил.
Вплоть до Нового года погода простояла хорошая: морозно, но безоблачно,
на море спокойно. В Рождество мы с матерью ходили в церковь. Отец, как
всегда, остался дома, хотя мне хотелось, чтобы он пошел с нами. Бога я опять
не обнаружил - ни в самой церкви, ни в словах псалмов, но голоса матери и
знакомой с детства обстановки было достаточно, чтобы прогнать тени,
собравшиеся вокруг меня в последние месяцы.
После Нового года я прилетел в Эдинбург в боевом настроении, желая
продолжить работу. Я дал отцу слово не касаться мрачных тем. С ясной головой
и окрепшими нервами я вернулся в свою квартиру в Канонгейте. Ночью я спал
хорошо, а во сне видел Катриону. Утром проснулся отдохнувший и готовый
приступить к работе. За окном спальни светило зимнее солнце, и единственные
звуки, что я слышал, издавали машины, проносящиеся по Королевской миле.
Утром я пришел на работу. Джеймс Фергюссон был, как всегда, неприятен.
Он слышал о моей болезни и надеялся, что я полностью выздоровел. Он даже
сказал, что из Нового колледжа к нему поступили положительные отзывы о моей