"Татьяна Ахтман. Жизнь и приключения провинциальной души " - читать интересную книгу автора

свидетельствовать только сын, обрели постоянство - данность, ограниченную
теперь только малозначащей датой, связанной с собственным дыханием и биением
сердца. В этой данности реальностью могла быть, разве что, зубная пломба с
гарантией на год. Вот, пожалуй, соломинка в один год для утопающей в стихии
времени, не сдерживаемой условностью искусных календарных табличек.
Казалось, всё было то же, но не совсем. Да, что-то случилось с Миром, потому
что женщина увидела себя в октябре 1990 года в центре враждебно незнакомой
истории и географии. В этом календаре близился карнавал Советской Революции,
но окунуться в него было уже невозможно, а не произнесённое сыном "мы", не
позволило довериться начавшемуся Тишрею шестого тысячелетия. И женщина
вспомнила то, что читала прежде о других, и что теперь случилось с ней и
увлекло из гаваней множества календарей в открытый океан времени: "Да, да
помню - конечно... не сказал "мы будем" - не стало завтра... мгновение
остановилось и застало врасплох, протянутая к сыну рука слепыми пальцами
тронула горячий воздух.

Принять за данность хаос - выше сил. Стремление к нежизни в этом мире,
как главное движение приму. Шар - в лузу, горы - в море, краски - в ком
тускнеющей палитры, где живут последней мыслью серые глаза.

Женщина вспомнила пережитое уже однажды и легкомысленно забытое в годы
её двадцатилетнего семейного царства: "Да, конечно, так было уже - была
свобода от "мы" - дикая вольница времени, сметающая границы между прошлым,
настоящим и будущим". И, как и тогда, захлебнувшись в подхватившем её
потоке, ухватилась за сгустившийся в иерусалимском полудне фантом: "Будет,
что за безумие зависеть от двух коротких слов - почти восклицания. Он
сказал: "Конечно, мама" - он согласился, доверился мне... мой мальчик,
заброшенный на пересечение неверных календарей. Я - сама - и есть "мы", и
пока люблю - свободна от одиночества: любящий принимает "мы", как данность."

Думая так, женщина потихоньку успокоилась, осваиваясь и обживая своё
спасение, свою новую жизнь, свой незатейливый календарь, где точкой отсчёта
опять стала её любовь, когда не жаль себя, в открытость души запросто входит
милосердие, и там возникает дом в яблоневом саду: у окна на столе ваза с
цветами, стопка школьных учебников, белая чашка, тикают ходики в едином
ритме с усмиренным временем.

Рисунок диковатый - белый с синим - на вазе с жёлтой, чуть усталой
розой. Загадок полон дворик за окном, необитаем стол и занавеска неслышно
дышит. В лёгкой тишине значительны минуты, вещи, звуки.

"Календарь от прекрасного мгновения" - и время обессилело, подчинившись
незатейливой выдумке - так матёрый волк отступает перед красными флажками и
бежит, не в силах выбраться из мистического круга.

Я остановилась на Перекрёстке Мира и посмотрела на позолоченные часики
завода "Чайка". Скорей, иначе включится красный светофор, и я не доберусь до
тротуара. В центре Иерусалима - на перекрестке Кинг-Джорж и Яффо - начертана
фигура, по сложности своей не уступающая Маген-Давиду, и по ней прибоем,
глядя в никуда и не сталкиваясь, устремляется увлекающая меня иерусалимская