"Татьяна Ахтман. Жизнь и приключения провинциальной души " - читать интересную книгу автора

Ростовой и Татьяны Лариной" - действительно, кто бы из них лучше работал на
Каве?

Середина девяностых годов, пустыня, свежеиспеченный прибыльный заводик
на дешёвой земле, рабочей силе и хитроумной налоговой политике. Огромный
ангар, колючая проволока с видом на горизонт - классика. Работаю по 12 часов
на "каве", то есть конвейере, где люди сидят в затылок (чтобы не
разговаривали - не отвлекались), выполняя в общем ритме каждый свою
операцию: пайку, сборку, упаковку. Каждый последующий проверяет работу
предыдущего и об ошибке докладывает надсмотрщику - единственное позволенное
отвлечение от остервенелого дерганья в машинном ритме.

Разумеется, доносы превращается в самоценность. Кипят страсти вокруг
интриг местных злодеев. Русский язык в запрете. Впрочем, запрещено любое
свободное общение. На Каве работают не евреи и не израильтяне, а
непримиримые русские и марокканцы. Надзиратели - из марокканцев, что
усиливает межнациональную рознь. Зона перевыполняет план: яростно падают
гильотины электрических отвёрток, дымят крематории раскалённых паяльников,
захлопываются крышки ящиков, хозяин считает денежки... Многорукий Кав -
отвратительный, шипящий от ненависти, робот-самоубийца. Кав - экспозиция
"мы" в израильском музее социальных структур. Пока Кав на глазах потрясённых
зрителей переваривает мышцы, кости, лёгкие, глаза и прочее, что Бог дал, я
пишу: "цветы и бабочки... зелёные лужайки..." и думаю: "Мог бы работать на
Каве Антон Павлович?.." Я открываю единицу человеческой устойчивости в один
"Кав".

Александр Сергеевич, могли бы Вы работать на Каве? Сколько пришлось Вам
терпеть? Я старше Вас и мне неловко за своё многотерпение - стыдно
изображать в моё время Таню Ларину и тихо, благоразумно... писать письма:
"...львы, томные от неги куропатки - всё в утопическом экстазе небытья,
шарманки механической фигурки, заведенные мастерской рукой..." - записываю
на обрывке упаковки от диодов в туалете под звуки спускаемой воды, чтобы Кав
не догадался.

Мне - Тане - легче. Я умею создавать свои иллюзии и исчезать в них.
Куда хуже Вашей Наташе, Лев Николаевич, с её живостью и обнаженностью, когда
всё на поверхности, и каждый косой взгляд ранит душу, заставляет биться
сердце, задыхаться, краснеть, бледнеть и плакать. Вы, Лев Николаевич,
непрофессионально косили сено, и это осложнило жизнь ваших читателей. Вам не
следовало отлынивать на росистый лужок, а следовало домыслить: как это можно
не противиться злу насилием. Формулу или хотя бы простенький алгоритм для
бедных птичек: как же не клюнуть, если злой мальчик мучает тебя в клетке?
Мол, он в тебя тычет палкой, а ты ему, тихо улыбаясь: "Формула Л.Н.", и он,
пристыженный, открывает клетку и уходит косить сено и читать книжку.

- Ты увлеклась - недовольный смешок, вишнёвый плед скользнул с плеча,
был пойман и одёрнут зябким движением. Ты - просто невежа и повторяешь
пошлое клише из школьной хрестоматии про ошибки Толстого. Лев Николаевич
додумывал, и это гнало его вон из европейского платья в холщовую рубаху, от
монологов Пьера - к азбуке... в поисках истоков, аксиом... здоровой