"Михаил Ахманов. Ливиец" - читать интересную книгу автора

так как еще не избавился от последствий темпорального скачка. Инерция
психики неизбежна: память о Небем-васт влияла на Октавию, и точно так же
память о разбойнике-ливийце, чью плоть я носил семнадцать без малого лет,
влияла на меня. Мои ладони были в мозолях от дротика и топорища, на груди
красовался внушительный рубец, под мышкой - шрамы от львиных когтей, на
голове - колтун из рыжеватой шерсти, который ни в одном из тысяч
цивилизованных миров не признали бы волосами или, тем более, прической. В
нашей компании психоисториков такой эффект называют мнемоническим эхом:
вернулся в свое нетленное тело, не воевавшее, не трудившееся, лежавшее мирно
в саргофаге хроноскафа, а через час-другой собственная плоть воспроизводит
следы перенесенного. Стигматы бывают различными: шрамы от ран и побоев,
выпавшие волосы и зубы, опухоли, ожоги, внутренние повреждения и всякая иная
ерунда. Впрочем, ничего такого, с чем иммунная защита не справилась бы за
два-три месяца.
Пройдет недолгое время, и шрамы, рассосутся, руки станут гладкими,
вместо рыжих зарослей вырастут нормальные волосы - мои, короткие,
светло-каштановые. Потом померкнут воспоминания о Небем-васт, и Тави снова
будет такой, какой я ее помню, знаю и люблю: милое округлое личико, зеленые
глаза и кожа с жемчужно-розовым отливом. Но в ее доме вряд ли что-нибудь
изменится.
Октавия, как я упоминал, с Тоуэка, с Нежданного Браслета. Планетарный
радиус чуть меньше земного, соотношение воды и суши три к одному, материк
охватывает планету по экватору, бури, пустыни, ледники и кровососущие
насекомые начисто отсутствуют. Плюс фауна флорального типа, благоприятный
для людей биоценоз и сказочный климат с ничтожными колебаниями температуры.
Я мог бы припомнить кое-что еще про Тоуэк, не менее любопытное - о
растениях-симбионтах, целебных водах и чудесных фруктах, облачных мотыльках
и потрясающих полотнах мастера Сиддо, но все описания меркнут перед
единственным, но емким словом: рай. Во всяком случае наши наивные предки,
мечтавшие о Парадизах и Элизиумах, сочли бы Тоуэк раем.
В понятиях обитавших там людей, а значит, и моей подружки, дом являл
собой поляну с разбросанными тут и там беседками, легкими куполами и
тентами, с живыми пнями и кочками, игравшими роль столов, кушеток и кресел,
с садом-биоморфом, кормившим своего хозяина и украшавшим его жизнь приятными
запахами и мелодичными звуками. Не стану утверждать, что недостаток мебели
так уж плох - кочка, служившая нам ложем, была на диво мягкой, покрытой
тканью или большим бархатистым листом и пахла именно так, как пахнет постель
в раю: женщиной после грехопадения.
Кажется, к последнему я тоже был причастен...
Небо продолжало теплеть и светлеть. В листве, чья чернота уже сменилась
зеленью, мелькнула гибкая фигурка зверька: длинные лапки, опушенные
сероватым мехом, хвост - чередование коричневых и белых колец, кофейная
грудка со снежным воротничком. Хомми, молоденькая обезьянка, одна из
зверушек-приживалок в доме Октавии... Я спроектировал ей образ яблока -
небольшого, золотистого, исходящего соком. Хомми, обнаружив спелый плод,
бросила его мне и, весело скаля зубки, уставилась на нас с Октавией. Мысли
ее скользили, как говорится, на поверхности: вот сейчас большой самец
прикончит яблоко, потом скинет эту нелепую одежду, нырнет под одеяло к своей
подружке, и они... Было у меня подозрение, что Хомми, еще не испытав
радостей любви, стремится набраться опыта при всяком удобном случае.