"Дарья Агуреева. Умножение скорби " - читать интересную книгу автора

недоумевал. Но битву Нина не выиграла. За первой запиской последовали еще
десять подобных же излияний. Ответных действий противник не предпринимал.
Ежедневно атакуемый, он как будто игнорировал ее выпады и не только не шел
ко дну, но даже не собирался скрыться из под огня ее дерзких нескромных
посланий, которые все больше выдавали смуту, заполонившую ее непривыкшее к
неясностям сердце. Нина мрачнела, дурнела, иссушала себя бессонницей и
стихами. И все более отдалялась от меня. Она вдруг перестала доверчиво
заглядывать мне в глаза, откровенничать, и лишь с наигранной беззаботностью
пыталась болтать на какие-то отвлеченные темы. Иногда я чувствовала на себе
ее вопрошающий, горящий взгляд, который она ловко прятала под густые
ресницы - стоило мне попробовать поймать его в поле зрения. Я не знала, как
к ней подступиться. К тому же, признаюсь, я была обижена. Мне были непонятны
причины ее неожиданной холодности. Я осознавала, конечно, что Нина из тех
людей, которые избегают общества близких, когда им плохо, но все-таки не
сумела справиться со своей глупой обидой.
Теперь и я невольно всматривалась в Сашу, вслушивалась в его неспешные
рассуждения, наблюдала за его угловатыми, какими-то автоматическими
движениями. Из памяти порой всплывали полузабытые сцены, на которых в
конечном счете и строилось мое отношение к нему. Нина говорила о нем все
реже, и мне оставалось довольствоваться домыслами, выдавливать из
воображения догадки. Покопавшись в прошлом, я вытащила на свет божий один
инцидент, который, по-моему, и залег в основу моей неприязни. Это случилось
весной прошлого года. Мы отмечали в каком-то тихом уютном местечке очередной
студенческий праздник. Нины тогда не было с нами, и она лишила себя
удовольствия от созерцания столь отвратительного зрелища. Морозов перепил,
пребывал в отличном расположении духа и пытался походить на джентельмена. Но
при этом он неизменно заставлял меня чувствовать воображаемое превосходство
его интеллекта. Каждый дурацкий комплимент, воспроизводимый его
обветрившимися губами, тонул в море колкостей и гадостей, неизбежно
следовавших за ним. Дойдя до последних пределов, Саша решил просветить меня
в отношении своих жизненных принципов и мучительно долго рассказывал о том,
что все в его поведении зависит исключительно от воли разума; он, видите ли,
рассчитал весь свой путь в мельчайших подробностях еще в семь лет, и теперь
он стар, мудр, ему безумно скучно... Брр!
До чего это была поганая картинка! Этакий припозднившийся Чалльд
Гарольд! Увы! Нина не видела его тогда. Вполне возможно, если бы она была
тогда с нами, пресловутые искры в глазах этого злого мальчишки не мутили бы
ее собственных глаз. Но ее там не было, и теперь она буквально сходила с
ума. Отправив с десяток поэтических записок, оставшихся без ответа, она
перешла к прозе, и, подписавшись, по-детски смешно требовала от Саши
какой-нибудь реакции. Ответ дошел до нас в считанные минуты. Четыре
страницы! Было ясно, что Саша заготовил домашнее задание. Это была еще одна
победа, хотя и мнимая. Последняя записка Нины заставила Морозова несколько
откорректировать свою заготовку. Он поведал своей нетерпеливой поклоннице,
что слово "реакция" ассоциируется у него с химическими процессами, и вообще
он не любитель эпистолярного жанра, а предпочитает застольные беседы. Я так
подробно передаю нововведения в этом упражнении в неграмотности, потому что
все остальное в его письме осталось для меня загадкой. Единственное, что
приходило на ум после судорожного перечитывания Ниной его неровных каракуль,
это, что он ненормальный, психически нездоровый человек. Он требовал от Нины